Раубриттер

- Тем лучше для тебя, - отрывисто согласился Берхард, подливая себе вина, - Только не думай, что из-за этого тебе не раскроят голову булыжником, если дойдет до дела. На туринцев здесь большая обида.

- Я думал, между Турином и Салуццо мир.

- Мир… - в устах Берхарда это слово скрипнуло, как раздавленный жук, - Мир… Когда-то и был, говорят. Лет пять назад, до того, как все началось. Тогда Турин и Салуццо были добрыми соседями, я слыхал. Торговали, выручали друг друга, да и наскоки лангобардов заодно всяк легче сдержать. Опять же – восточные марки, корочка на имперском пироге, они всегда наособицу от прочих были… Говорят, графья между собой даже дружбу водили, Паук и Лотар. На то они и сеньоры. Только пять лет назад всё это закончилось. Слушай, мессир, а правда, что барон может в церкви пернуть – и ничего ему за это не сделается?

- А пять лет назад случилась Железная Ярмарка?

Берхард поерзал на своем стуле. Судя по отголоскам его движений, он не страдал лишним весом – как и прочие жители Бра, стул под ним даже не скрипнул.

- Нет, - сказал он хмуро, - Потом был мятеж. Маркграф Лотар пошел против Божьих и императорских законов. Мало того, еще и баронов своих увлек. Вот тогда-то все по-настоящему и началось.

Да, подумал Гримберт, тогда и началось. Откуда-то из другой жизни пришло воспоминание, тусклое, как выцветший обтрепанный гобелен – долина, покрытая, точно насекомыми, шевелящимся людским покровом. Звенящие клинья рыцарей, вонзающиеся во вражеские порядки, вминающие ощетинившиеся пиками человеческие цепи в податливую землю, рассыпающие вокруг себя рваные черные сполохи пороховых разрывов…

- Думали, что император пошлет на подавление свою гвардию из Аахена, так оно обычно бывает при мятежах. Да только Паук успел раньше, - Берхард кашлянул в ладонь, - Обрушился со своими рыцарями, как снег на голову. Но в этот раз он явился не как добрый сосед.

- Подавление мятежа – часть вассальной клятвы, - возразил Гримберт, - Разве он не обязан был это сделать, как вассал его величества?

Берхард хохотнул – точно старая бочка скрипнула.

- Клятвы… Паук – он и в Бретани паук, мессир, как его ни назови. Понятное дело, за чем он явился. Хотел добро здешнее к рукам прибрать, пока императорские посланцы сами все не сделали. Земля здесь хорошая, плодородная, грех сотню-другую арпанов не оттяпать… На то они и сеньоры, мессир, такая у них сеньорская дружба…

- Значит, была война?

- Война – то слишком сильно сказано. Не успел Лотар со своими баронами в боевые порядки выстроится, как туринцы накатились на них, ну точно волна. Ох и грохоту было! Рыцари палят, орудия грохочут, пехота друг дружку на пики поднимает… Столько пальбы учинили, что старик Святой Петр, должно быть, свои чертоги до сих пор от дыма проветривает.

- Мятеж ведь подавили? – осторожно спросил Гримберт, - Я слышал, маркграф Лотар, потерпев поражения, запросил пощады.

- Как есть, запросил, - в голосе Берхарда Гримберту послышалась злость, еще более едкая, чем здешнее вино, - Раскаялся прямо посреди боя, встал на колени и сердечно просил императора простить его за недостойное поведение. Будь он обычным пехотинцем, ему бы голову тесаком отрезали бы, пожалуй. А может, кости переломали бы обухом и скинули в канаву помирать. Но между сеньорами так не положено. Его величество император милостиво согласился простить своего раскаявшегося вассала, а Святой Престол наложил покаяние и велел более против трона не идти.

Да, вспомнил Гримберт, так и было. Если Лотар чем-то и был наделен сверх меры, кроме самоуверенности, так это чутьем по части того, как сберечь свою шкуру. Истекающие кровью войска мятежных баронов еще трепыхались, отползая под натиском туринских рыцарей, а Лотар де Салуццо уже раскаялся в своих грехах и верноподданейше запросил мира.

И Гримберт Туринский дал ему мир. Такой, что вся земля Салуццо, кажется, затрепетала от ужаса.

- Железная Ярмарка, - голос Берхарда скрежетнул, как тупое лезвие по точильному камню, - Вот что Паук подарил выжившим мятежникам, мессир. Он пощадил Лотара, но только не прочих – баронов, рыцарей, прислугу… На них-то императорское прощение не распространялось, как понимаешь. Железная Ярмарка. Страшное это было время. С одной стороны, оно понятно, что мятежнику на милосердие уповать вроде как не приходится, с другой… Я ведь слышал эти крики. Даже тут, в Бра. Днем и ночью. Десятки, сотни людей… Иногда мне даже чудилось, будто весь город воет от боли. Но это кричал не камень, мессир, это кричали люди, причастившиеся справедливости Паука.

Крики тоже были, вспомнил Гримберт. Отвратительные, не смолкающие, крики. От них нельзя было укрыться даже за толстыми дворцовыми стенами, их не заглушал придворный оркестр, зря только терзал струны. Чтобы не слышать их ему приходилось оглушать себя лошадиными дозами аквавиты с эскалином, проводя целые дни в чертогах пленительных галлюцинаций.

- Он был обязан наказать мятежников, - Гримберту пришлось допить вино, чтобы хоть немного размягчить пересохшую глотку, - Разве не так?