Равельштейн

Равельштейн и Моррис Хербст ежедневно разговаривали по телефону. С помощью Равельштейна Моррис, вдовец, благополучно вырастил и воспитал двух детей. Равельштейн был в некотором роде влюблен в их покойную мать и всегда отзывался о ней только восторженно. Он описывал мне ее «белое выразительное лицо, черные глаза, прекрасный характер, сексуальную раскованность, но не распущенность». Хотя в сексуальном смысле человеку больше ничего не запрещено, тут очень важно не поддаваться всеобщей анархии, сохранять достоинство. Равельштейн восхищался женой Хербста, искренне ее любил. Это была единственная женщина, чью фотографию он носил в бумажнике. Так что нет ничего удивительного, что он стал вторым отцом ее детям. Он выбивал для них стипендии, подыскивал вакансии в университете, устраивал тщательные проверки их друзьям и следил, чтобы они прочли всю необходимую классику.

О фотографии Нехамы в бумажнике Равельштейна я узнал от Никки.

– Представляешь, лежит там среди кредиток и карточек «Голубого креста». Ты ведь знаешь, его притягивают люди с простыми страстями – от которых слезы на глаза сами наворачиваются. Для Эйба это чуть ли не самое главное в людях.

Равельштейн нечасто заговаривал о Нехаме – по той причине, что в последние месяцы ее жизни они с Моррисом построили вокруг нее своего рода культ. Эйб много времени проводил у ее постели, и она свободно говорила с ним о самом сокровенном. Хотя Равельштейн никогда не умел хранить секретов и обожал сплетничать, те разговоры с Нехамой так и остались для всех тайной.

Перед самой смертью Нехамы ее мать прилетела из Меа Шеарима и умоляла дочь согласиться на традиционную церемонию.

– Что, прямо на смертном одре?

– Да. Ты должна это сделать ради детей. Я приехала их спасти.

Редкий человек понимает, для чего живет, часто говаривал Равельштейн. Истина может быть постигнута исключительно силами собственного разума, а не через обряды и ритуалы. Но лишь единицы имеют необходимое воображение и качества характера, чтобы жить по Эросу. Нехама не только отказалась принять ребе, которого мать привела к ее смертному одру, но не пожелала больше видеть и саму мать. Та, не попрощавшись с дочерью, улетела обратно в Меа Шеарим. «Нехама была чиста – и непоколебима», – говорил Равельштейн тихим голосом, полным бесконечного уважения.

Я как могу пытаюсь описать удивительные отношения Равельштейна и Морриса Хербста. На протяжении тридцати или сорока лет они ежедневно связывались по телефону. «Теперь, когда бабок у меня хоть отбавляй, я могу позволить себе эту роскошь – разговаривать с Моррисом, не задумываясь о расходах», – говорил Равельштейн. Как бы то ни было, он не вскрывал конверты с телефонными счетами – это мне уже Никки поведал. Их оплачивала «Легг Мейсон», крупная инвестиционная компания, которой Равельштейн доверил свои деньги. Эйб сказал Никки (почту в их доме проверял он): «Терпеть не могу электронные распечатки и изучать их не намерен. Даже не говори мне, что там написано; никаких официальных отчетов и деклараций – пока основная сумма не достигнет десяти миллионов». Тут восточная сдержанность Никки давала слабину. Он прыскал со смеху и восклицал: «Ни пенни меньше десяти лимонов!» Со мной он был откровенен, потому что я на него не давил – мы никогда не заводили речь о деньгах. Он был бы… как это лучше сказать?.. «глубоко уязвлен» – пожалуй, наиболее подходящее выражение. Никки излучал царственную восточную мягкость, но обидчику мог и голову оторвать.

Однако вернемся к Моррису Хербсту. Он всегда был первым в списках приглашенных на любые конференции, которые устраивал Равельштейн. И он первым принимал приглашения. На всех мероприятиях Хербст неизменно читал доклады. Держался задумчиво, спокойно, уверенно и говорил с расстановкой, без намека на спешку или нервозность. Окладистая белая борода – без усов – делала его похожим на одного мичиганского фермера, с которым я водил знакомство лет пятьдесят назад. Хербст тоже учился у профессора Даварра, но назвать себя его учеником не мог, поскольку не знал греческого. Он преподавал Гете, написал книгу про «Родство душ» и при этом – в его биографии было много странностей – имел слабость к азартным играм и часто ездил в Лас-Вегас. Равельштейн держал безрассудных игроков в особом почете. Я тоже был высокого мнения о Хербсте сам не знаю почему. Он мог проиграть кучу денег на рулетке, начисто терял голову, играя в «очко», ухлестывал за женщинами (хотя искренне оплакивал смерть жены), зато всегда был предельно честен и никого из себя не строил.