Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен, – уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи»[708]. Как отмечается современными исследователями, приказ был направлен в первую очередь против руководящего состава, проявлявшего трусость в боевой обстановке. Вместе с тем «он создавал предпосылки для нарушений законности и не имеет юридического и морального оправдания»[709].

Последствия подобного отношения проявлялись и во время фильтрации, и после нее. Процедура проверки для многих бывших военнопленных – узниц Равенсбрюка была тяжелым эмоциональным испытанием. Александра Николаевна Сокова так описала этот процесс в стихотворении под названием «Сомнение и надежда» (июль 1945 г.):

  Но счастье замерло в душе моей,
  Среди измученных и жалких нас – людей
  Пытливый взгляд любимого бойца,
  Искал средь нас предателя и подлеца,
  И вопрошал: «А вы нас ждали?
  Не власовцев ли мы освобождали?
  Потухла радость. Померк весь мир,
  А тот концлагерный кровавый пир,
  Который правили над нами палачи,
  Газовни и огонь в пылающей печи —
  Все отошло далеко, стало малым.
  Обида, горечь разлились в душе пожаром…[710]

Бывшие заключенные, прошедшие фильтрацию, должны были оказываться вне подозрения. На деле все было совсем иначе. Узниц Равенсбрюка, «восточных рабочих» или военнопленных расценивали как «неблагонадежных». Женщин, прошедших нацистский концлагерь, теперь ждали новые лишения и невзгоды. Возникали проблемы с трудоустройством, проживанием в главных городах страны, получением личных документов[711]. Не менее тяжело бывшим узницам было справиться с тем негативным отношением, которое существовало у окружающих их людей, зачастую близких родственников. Ефросинья Михайловна Ткачева вспоминала: «А я, уехала домой, в Краснодарский край, беременная на 6 месяце. Там меня никто не ждал, никто из родственников даже стакан молока не дал, хотя у всех были коровы. Никто не пустил на квартиру, и я ходила по чужим людям»[712].

Бывшим узникам концлагерей был закрыт путь в Коммунистическую партию, либо они могли быть из нее исключены. Никто среди вернувшихся из Германии и желавших вступить в ряды членов КПСС в первые послевоенные годы не мог осуществить свое стремление. Это относилось и к тем женщинам-военнопленным, героям сопротивления, отождествлявшим себя в лагере с приверженцами коммунистической идеологии[713]. Их стремление перечеркивалось одной фразой: «Была в немецком плену». Только спустя годы при наличии доказательств о «достойном поведении в заключении» бывшие узницы смогли стать членами КПСС или быть восстановленными в партии[714].

Пребывание в Равенсбрюке не могло не сказаться на физическом и психическом здоровье. Хронические заболевания отягощали и без того сложное положение бывших узниц. Большинство вернувшихся на родину женщин становились инвалидами, и с годами положение лишь ухудшалось. При этом они не имели квалифицированного медицинского лечения и достойной финансовой поддержки.

Было затруднено создание и восстановление семей. Зачастую новые семьи основывались лишь на утилитарном принципе, что совместно легче выжить. Елена Ивановна Нечитайло вспоминала: «Потом вернулся с армии мой сосед и предложил мне выйти замуж. Мы когда вернулись домой, то нас нигде не принимали на работу, паспорт давали только на один месяц. Поэтому я согласилась выйти за него»[715]. Кроме того, голод и разруха делали отношения, построенные на взаимной выгоде, недолговечными: «Я ехала (возвращалась в СССР) на санитарной повозке и со мной ехал (мужчина) из Заксенхаузена, и мы стали жить… не расписываясь, так как у нас не было документов. Приехали в Харьковскую область, жить было вместе негде, было голодно, он и пристал к местной девушке, которая его всем обеспечила, и остался там… а я уехала домой беременная на 6 месяце»[716].

Послевоенное общество было женским обществом в силу их количественного превосходства над мужчинами. Это создавало серьезные проблемы – не только демографические, но и психологические, перерастая в проблемы личной неустроенности, женского одиночества. Но именно благодаря женскому началу оно оказалось удивительно жизнеспособным[717].