Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Расовая принадлежность узниц-цыганок не позволяла им занимать значимые посты в лагерном «самоуправлении». Такая ситуация делала их, как и евреек, группой, зависимой от других, влиятельных в лагерной иерархии категорий узниц. В отличие от евреек, цыганки не имели организованной поддержки со стороны политических заключенных. Одной из причин, приводивших к этому, как и в случае с асоциальными женщинами, являлись стереотипы, сформировавшиеся у женщин до заключения. В мемуарах бывших политических узниц цыганки описывались неопрятными заключенными, занимавшимися воровством[687]. Подобные предубеждения в отношении цыганок имелись и у некоторых евреек. Таким образом, долагерные стереотипы были крайне устойчивы и воспроизводились даже у представительниц групп, непосредственно контактировавших друг с другом и находившихся при этом в особо бедственном положении[688]. Более того, иногда противоречия между ними приводили к дракам[689].

Еще одной причиной отрицательного отношения к цыганкам могла быть попытка стабилизации собственной идентичности за счет других категорий. Срабатывал защитный механизм компенсации в условиях, когда отрицательные представления нацистов о политических разрушали их представления о себе. В результате европейские коммунистки и социал-демократки, советские военнопленные, польские скауты не желали воспринимать равенства собственных страданий как с асоциальными и уголовницами, так и с цыганками. В то же время организованные фракции политических относили евреек к наиболее притесняемой нацистами группе. Наконец, в основе третьей причины лежали, очевидно, реальные факты, имевшие место в концентрационном лагере, – воровство, драки и т. д. Однако, анализируя случаи отстраненного или враждебного отношения узниц к цыганкам, необходимо учитывать и случаи поддержки представительниц этой группы[690].

На протяжении 1942–1943 гг. в Равенсбрюке оставалось небольшое количество узниц-цыганок[691]. Только в 1944 г. они вновь начали депортироваться нацистами в Равенсбрюк в массовом порядке, что было связано с ликвидацией цыганского лагеря в Аушвиц-Биркенау[692]. В большинстве случаев это были работоспособные заключенные, а также «метисы»[693].

В отличие от 1939 г., нацисты разместили их в различных бараках, что осложняло поддержку близких. Ориентированные на свои семьи узницы не смогли установить контакты с другими группами, исключив тем самым получение помощи с их стороны. Как писал в своих воспоминаниях бывший комендант Аушвица Р. Хёсс, цыгане оставались привязаны только к представителям своего рода, тогда как с другими цыганами возникали враждебные отношения[694]. Гибель родственников означала для них потерю последних возможностей поддержки. В условиях переполненного лагеря, жестокого обращения нацистов и недостатка времени цыганки, как и еврейки, лишь недолго находились в Равенсбрюке, распределяясь нацистами на работу в филиалы[695]. Женщинам данной категории трудно было рассчитывать на чью-то организованную помощь извне[696]. Они пытались выстроить стратегии выживания, направленные лишь на физиологическое спасение, зачастую индивидуально[697].

Одним из наиболее жестоких проявлений нацистской политики в отношении цыганок на последнем этапе функционирования Равенсбрюка стали операции по стерилизации, проводившиеся в начале 1945 г.[698]. Для женщин и детей, оказавшихся в экстремальных условиях, лживое обещание быть освобожденными после операции являлось последней надеждой на спасение. Пройдя через стерилизацию и не получив свободы, они лишь уменьшали свои шансы на выживание[699].