Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х

После того как осенью Кумин переехала на север, она написала подруге: «Было бы лукавством не признать, что смерть Энн наконец освободила меня, дав возможность перебраться в деревню. И похоже, новый образ жизни пришелся нам как раз кстати: мы оба сразу же скинули по пять килограммов, загорели и окрепли благодаря работе на открытом воздухе — наши лошади пышут здоровьем, и мы отдыхаем от людей»637. И Кумин до самой смерти в 2014 году оставалась на ферме Побиз, с удовольствием собирая ягоды и разводя лошадей.

В 1974 году в панегирике в память о Секстон Адриенна Рич писала: «У нас было много поэтесс-самоубийц, достаточно женщин-самоубийц, достаточно саморазрушения как единственной формы насилия, разрешенной женщинам»638. Когда Рич узнала о кончине Энн Секстон, она жила в Нью-Йорке и преподавала в Городском колледже. Некоторые из учеников Рич и ее друзей хотели провести траурную церемонию в честь Секстон. Рич решила «попытаться затронуть вопрос отождествления, который всегда тесно связан с темой самоубийства»; другими словами, она хотела поговорить с женщинами, которые могли симпатизировать саморазрушительным побуждениям Секстон.

Хотя Секстон и Рич появлялись на одной и той же бостонской поэтической сцене, они не были близки. Они пару раз встречались; поздравляли друг друга с публикациями и наградами. Адриенна однажды попросила Энн помочь ей перевести несколько стихов южноафриканского поэта (они были написаны на африкаансе), а Секстон попросила Рич о рекомендации для Музея Гуггенхайма 6З9. Пока Кумин и Свон, близкие друзья Энн, делились личными воспоминаниями, Рич написала свое, в котором рассматривала Секстон как представительницу феминистского движения, которым, как бы вопреки самой себе, она действительно стала. «Энн писала стихи, затрагивающие вопросы абортов, мастурбации, менопаузы и болезненной любви обессилевшей матери к своим дочерям, задолго до того, как такие темы вошли в коллективное сознание женщин; причем писала и публиковала их под пристальным вниманием мужского литературного истеблишмента»640, — писала Адриенна, которая отлично помнила этих «старых мастеров» от литературы. «Порой Энн Секстон мыслила в патриархальной парадигме, но в ее крови бурлила свобода».

Теперь Секстон, как и Плат, уже не было в живых. Но Рич утверждала, что самоубийство — не единственный способ самоуничтожения женщин. «Еще один — самоуничижение. Вера в ложь о том, что женщины не способны на большие творения»641. «Внутренняя мизогиния» еще один способ самоуничтожения, который Рич понимала как «страх и недоверие к другим женщинам, потому что другие женщины — это мы сами». Список продолжался: «неуместное сострадание» и пристрастие к жертвенной любви, сексу, наркотикам и депрессии, которые Рич назвала «наиболее приемлемым способом жить в женском мире». Рич перечислила эти самоубийственные побуждения, чтобы воодушевить других женщин очистить себя от «этого учетверенного яда», чтобы «у них были умы и тела, более подготовленные к акту выживания и восстановления». Поэзия Секстон, писала Рич, «говорит нам, с чем мы должны бороться в самих себе и в образах, навязанных нам патриархатом. Ее стихи — это путеводитель по руинам того, чем жили женщины и от чего мы должны отказаться в будущем»642.

Воспоминания Рич указывали на то, что некое подобие воинствующего феминизма уже проникло и в теорию, и в практику литературы.

Секстон, некогда освистанная за стихи о рождении и частях тела (вспомните критику Дикки касательно «жалких и отвратительных аспектов телесного опыта»), теперь прославилась благодаря предвидению и умению вести за собой. Как объяснила Кумин в своем письме, Секстон писала правду о жизни женщин задолго до того, как появилось движение в защиту женских прав. Из диалога Кумин с подругой можно понять, что такие стихи, как «Менструация в сорок» и «Аборт», появились не из-за того, что Энн чувствовала себя иконоборцем, первопроходцем и эксгибиционистом, а из прямой потребности рассказать обо всем этом. «Она была самым честным человеком, которого я когда-либо знала»643, — говорила Кумин. С 1974 года сочинение стихов, основанных на личном опыте, было не только позволительно, но и необходимо, даже политически необходимо. Один из способов, которым женщины могли подавить свои саморазрушительные порывы, заключался в чтении работ, подобных работам Секстон, которые представляли «образы патриархата» во всем их неизменном совершенстве, а затем, строка за строкой, уничтожали их. Для женщин писательство было больше чем самовыражением, больше чем терапией. Это был вопрос жизни и смерти. Как однажды сказала Олсен, «Каждая пишущая женщина смогла пережить катастрофу»644.