Разбег

— Я сделала глупость в своё время, я это признала. Но чтобы я не смогла вытащить собственного сына…

— Глупостей я и сам напорол. Мам, я ограбил это чёртово казино, и никуда от этого не денешься. Вытащить меня тебе не удастся, пойми.

— Хороший адвокат…

— Нет у тебя на него денег.

— Найдутся.

— Это бессмысленный спор, — вздохнул я устало. — Мам, я подписал отказ от апелляции.

В который уж раз мне удалось выбить её из колеи.

— Зачем? — ахнула она растерянно, затеребила нервными пальцами застежку сумочки. — Данилка…

И тут же:

— Тебя вынудили, да? Заставили.

— Нет.

— Да!

— Ты не понимаешь…

— Данил!

— Послушай, мама, — сказал я спокойно и веско — как только смог. — Вышло так, что я наступил на хвост очень денежным и влиятельным людям. Очень денежным, тебе с ними не тягаться. Сомма — хороший вариант для меня, пойми. И это всего пять лет. Меньшего тебе не добиться.

Кажется, мне удалось вселить в неё сомнения. Найти аргумент, который она в состоянии оценить.

Надо же. Никогда не думал, что мне суждено научиться чему-то полезному у своих следователей. Например, врать при помощи кусочка правды.

Мама колебалась; наверное, в сотый раз отщёлкивала и защёлкивала несчастную застёжку.

— Когда я выйду, мне будет всего двадцать два, — добавил я. — Успею начать все сначала.

— Это рудники, Данил. Мне сказали…

— Сплетни, — отрезал я. — Такие же сплетни, как то, что здесь якобы бьют. Это неправда, мама.

— Я проконсультируюсь.

— Как хочешь, — я пожал плечами. — Только начни с подписи под отказом, и тебе, может быть, не придётся тратить деньги.

— Данилка… — мама, похоже, готова была сдаться. — Ты уверен, что знаешь, как тебе лучше?

— На все сто, — подтвердил я жёстко. — Поверь мне в этом.

— Может, всё же…

— Не стоит.

— Ты повзрослел, Данил, — вдруг сказала мама.

И тихо всхлипнула.

***

Явившемуся за мной конвоиру приспичило надевать наручники прежде, чем мама успела выйти из комнаты.

— Подождите минутку, — попросил я его тихо.

— Давай-давай, — хохотнул он. — Поворачивайся.

И с профессиональной ловкостью защёлкнул браслеты.

Мне удалось украдкой бросить взгляд назад — мама замерла у двери: снова испуганный, загнанный взгляд, и опять дрожат губы.

Я скрипнул зубами.

За дверями нас поджидал тот следователь, что подсовывал мне на подпись отказ от апелляции.

— Ну вот видишь, — заметил он довольно. — Я своё слово держу. Говорили, сколько хотели, никто не подгонял, так?

Я кивнул.

— А ты молодец, — неожиданно одобрил следак. — Хорошо держался. А вот интересно, о каких это бумагах шла речь?

Я посмотрел на него задумчиво.

— Да ладно, — протянул страж закона. — Я так просто спросил.

И он куда-то заторопился.

В коридоре подвального уровня, где находились камеры, я чуть-чуть придержал шаг, подпустив конвоира поближе к себе.

А потом резко наклонился — и изо всех сил лягнул назад ногой, угодив пяткой мужику прямо в пах.

Хорошо так угодив. Весомо. Мне понравилось.

Ох, что тут началось…

Конвоир даже не завопил, не взревел — он взвыл, как полицейская квадросирена, включённая на полную мощность, заполняющая звуком пространство куда как побольше этого коридора.

Инерция собственного удара швырнула меня на пол.

А со всех сторон уже неслись — тюремщики, конвойные, с дубинками и без, сотрясали пол тяжёлыми толчками форменных башмаков на толстой литой подошве…

В ход пошло все — ботинки, дубинки, связки наручников, ещё какие-то подручные предметы — я уже не разбирался. Я только извивался ужом, а потом бросил и это, потому что удары все равно сыпались отовсюду, и с боков, и сверху, и не было рук, чтобы хоть как-то сблокировать, как-то прикрыть себе что-нибудь…

Потом кто-то дико орал: "Прекратить! Прекратить!" — а я валялся на полу, и под лицом расползалась липкая лужа, и огромная чёрная вселенная вращалась вокруг меня, засасывая в гибельную воронку; а кто-то орал: "Вы с цепи сорвались! Ох…ели совсем! В лазарет его, быстро! Завтра мать адвоката приведёт, а у нас тут труп со следами побоев! Сами под статью пойдёте, уроды! Сами в рудники! Идиоты, чёрт! Чёрт! Врача, живо!" — а вселенная вращалась все быстрей и быстрей, только меня в ней, кажется, уже не было…

Я провалялся в лазарете все три недели, что оставались до прилёта транспорта. Свидания мне, конечно, больше не дали; впрочем, по строгому режиму свидания и положены были не чаще раза в месяц, так что беднягам полицейским и сильно врать-то не пришлось. Никаких адвокатов тоже не объявилось; не знаю, консультировалась мама с кем-нибудь или нет, но если и да, видимо, юрист с моим раскладом согласился.

Я был этому рад. Я не всегда в жизни поступал должным образом, но вот чего никогда не смог бы себе простить — это если бы позволил матери всунуть голову в этакую петлю, вытаскивая меня из неприятностей, в которые я по собственной дурости влип.

Врач в лазарете сказал мне на прощание:

— У тебя, парень, небось, девять жизней, как у кошки, но гляди: большую половину ты уже израсходовал.

Добавил:

— До Соммы транспортник полтора месяца ползёт, на борту есть медотсек, так что ничего, по пути долечишься.

И шлёпнул штамп — "здоров" — на сопроводительные документы.

***