Разбег

Старенький пассажирский бифлай, покряхтывая, словно от болей в натруженной пояснице, и покашливая от натуги, неторопливо вытащил нас на орбиту. Нас — это человек сорок заключённых; я уже знал, что транспортник не идёт прямиком на Сомму, а делает большой круг, собирая осуждённых с разных планет и развозя их по разным "зонам".

Поскольку никаких иллюминаторов ни в бифлае, ни в транспортнике, разумеется, предусмотрено не было, то если бы не небольшие перепады силы тяжести, мы могли бы и не понять, что покинули планету: все те же коридоры и переходы, окрашенные в такие же унылые серые тона; те же тяжёлые массивные двери, открывающиеся с подвизгиванием, а захлопывающиеся с глухим чмокающим звуком; те же стены, стены, стены, бесконечно громоздящиеся между тобой и остальным миром, в существовании которого постепенно начинаешь сомневаться…

Нас сдавали и принимали по описи, как имущество, сверяя данные в сопроводиловках с данными на шейных бирках. Заставили всех раздеться в большом и пустом помещении; гуськом — в санпропускник, на этот раз сухой, без воды, где сказано было задержать дыхание на все время обработки, а обработка длилась минуты три, и все надышались дряни, а потом долго судорожно откашливались; гуськом — на осмотр; гуськом — получать одежду, такие же пижамы, только цвет теперь был апельсиновым.

В длинной комнате, где, рассевшись на лавках вдоль стен, мы бесконечно долго ожидали неизвестно чего, сосед вдруг пихнул меня локтём.

— Слышь, — прошептал он сипловато, — Ты про Врию знаешь что-нибудь?

Я покопался в памяти. В Норе про разные места приходилось слыхать.

— Жарко там. Плантации чаквы.

— А-а. А гайки сильно крутят?

— Вроде, жить можно.

— А-а. Ну, жару я люблю.

Сосед ещё какое-то время похмыкивал, переваривая информацию; потом спросил:

— А у тебя куда билет?

— Сомма.

— Круто, — он оттопырил губу. — А ходка какая? Где прежде был?

Я раздражённо дёрнул плечом.

— На малолетке, что ль? — не понял мой собеседник. — Брешешь. По первой ходке на Сомму не отправляют.

— Отстань, а, — сказал я досадливо.

— Ну-ну. А знаешь, почему нас тут маринуют?

— Почему?

— Откинувшихся высаживают, — мечтательно проговорил сосед, поднимая глаза к потолку.

И вздохнул.

Пять лет, напомнил я себе. Всего пять лет. Целых пять лет. Нельзя начинать мечтать об этом прямо сейчас. Я смогу вздохнуть — уже с облегчением — когда-нибудь.

Но потом. Потом.

Я захлопнул внутри себя дверцу — за ней остался весь мир, вселенная во всем её многообразии; все люди, с которыми мне доводилось общаться или ещё доведётся, всё, что мне дорого, вся моя жизнь. Я открою её снова — через пять лет.

Сейчас не существует ничего, кроме тюрьмы и зоны. Да. Так правильно.

Но когда-нибудь я её открою.

***

Внешняя дверь визгнула, и вошла троица — двое конвойных и старший смены, старший — с какой-то папкой.

— Аверченко… Аврис… — начал он зачитывать по списку. — Вилер… Войт… Габриэль… Дабо…

Названных быстро построили и куда-то увели.

— Это что, так нынче по камерам распределяют, что ли? — забеспокоился мой сосед. — Странно как-то.

— Что ещё за хрень? — загудел встревожено пожилой зек у противоположной стены. — Дёргают-то не подряд. Моя ксива на "б" озаглавлена, а меня пропустили.

— А ты куда? — спросил кто-то.

— На Пелл меня.

— И Войта на Пелл.

— Странно…

Мы ждали. Общество тихо волновалось. Общество знало твёрдо: любые изменения в протоколе зеку не к добру.

В следующем списке моя фамилия стояла первой.

Марш по коридорам привел нас к кабинету, на котором красовалась табличка: "Начальник караула".

— Заходить по одному, — скомандовал старший. — Джалис, пошёл.

Я пошёл.

Начальника караула внутри не оказалось.

Оказался, судя по сияющим полковничьим погонам, сам "гас" — главный администратор этапа, а с ним — другой полковник, уже армейский, с крылатой нашивкой военно-лётных сил и с эмблемкой медицинской службы в петлице.

— Не могу, вы поймите, — возмущённо доказывал "гас" армейскому полковнику, картинно прикладывая руки к груди. — Никак не могу, с такой статьёй — никак, хоть вы меня режьте, хоть к стенке ставьте! Что мог — отдал, но с такой…

— Тэк-с, продолжим позже, — перебил вояка, зыркнув на меня из-под полуопущенных век. Отповедь "гаса" его, судя по всему, ни в малейшей степени не смутила.

"Гас" обернулся, тоже увидел меня, досадливо хекнул; несколько секунд он ещё колебался, потом демонстративно пожал плечами и покинул кабинет, качая головой.

— Ну, садись, что ли, — сказал мне полковник, когда за "гасом" закрылась дверь.

— Спасибо, — осторожно отозвался я, — но вроде как уже.

— Пф-ф. Нахватался тюремных замашек. Ну, тогда присаживайся.

— Ладно.

Я присел на краешек стула, чувствуя себя, как на минном поле.

Мне не нравился этот полковник с его показным панибратством, не нравился урывок услышанного разговора, в особенности не нравился значок медслужбы в петлице высокопоставленного вояки. Я боялся всего этого.

В то же время уже назойливо зудел подленький голосок в глубине души, нашёптывая, что не всегда и не все неожиданности в жизни бывают только к худшему, что вдруг… Этой предательской слабости я боялся ещё больше.