Разбег

Никто не может быть обманут, пока не позволит себя обмануть. Я был не в том положении, чтобы разрешить себе надежду — она могла слишком больно обойтись.

— Расслабься, — хмыкнул мой визави, складывая руки на груди и откидываясь в кресле. — Я сюда не бить тебя пришел. Кстати, видок твой и так, хм… наводит на мысли. По тебе, часом, асфальтовый каток не проезжал?

И полковник сам засмеялся собственной плоской шутке. Смех у него был неприятный — такие отдельные "хе, хе, хе", рассыпающиеся, как сухой горох по стеклу.

Я промолчал.

— Ну ладно, — кивнул вояка, и даже след улыбки моментально исчез с его слегка одутловатого лица — будто показалось. — Шутки в сторону. Я — полковник Мосин, Вооружённые Силы Федерации. И здесь я не шутки шучу, а пытаюсь из толпы всяческого отребья и шелухи собрать что-то похожее на штрафной батальон, который бы мог не только осложнить всем жизнь, но и реально хоть чем-то помочь нам на Варвуре. О Варвуре ты что-нибудь знаешь?

О разгоревшемся там жестоком конфликте я краем уха слыхал, ещё в банде — новости доползали до Норы с опозданием, но все-таки доползали. Правда, я не знал, что всё это тянется до сих пор.

— Лучше там не стало, — сказал полковник. — Стало хуже. Как видишь, я откровенен. Мы, армейские, давно считаем происходящее там полномасштабной войной. Правительство, правда, считает, хм, иначе. Официально это — наша территория, и военные действия там не ведутся.

Мосин подался вперёд, небрежно облокотился на стол.

— К чему я все это тебе говорю. Видишь ли, поскольку войны как бы нет, мои полномочия слегка ограничены, и штрафбат нынче — дело добровольное. Мне тут в основном пытаются всучить всякую шушеру, мелкое гнилье. А шушера эта свои несколько лет относительно комфортабельной и, главное, знакомой жизни в зоне променять на неизвестные опасности военных будней, как правило, не хочет. Хотя штрафбат и идёт год за два, как и твои рудники. Плюс, между прочим, возможность освободиться досрочно — за особые заслуги.

Полковник сделал паузу, наблюдая мою реакцию; удовлетворённо кивнул, хотя мне казалось, я сумел сохранить невозмутимость.

— Ты, парень, я вижу, из другой породы, — заметил он доверительно. — Но тебя мне отдавать не хотят. Статья, видишь ли, слишком тяжкая. Не положено.

На этот раз пауза тянулась дольше. Мосин рассматривал меня, я — его. "Осторожно, — прозвенел у меня внутри предупреждающий звоночек, — наживка".

— Они меня просто плохо знают, — пренебрежительно двинул кистью полковник. — К тебе у меня особый интерес, и если я решу, что ты подходишь… Этих штатских в погонах я быстро во фрунт построю. Но — ты понимаешь. Я должен быть уверен, что тут есть, за что побороться.

Он откинулся в кресле, сцепил пальцы на животе и уставился на меня выжидающе.

— Этот штрафбат, — заговорил я, медленно и аккуратно подбирая слова, — это… какой род войск?

— А ты ещё не понял? — удивился Мосин. — Военно-лётные. Нейродрайв, конечно.

Я помолчал, усмиряя бешеный стук сердца.

Потом тихо сказал:

— Нейродрайв в военных условиях — штуковина чреватая. Не уверен, что это лучше рудников.

Ох, чего мне стоили эти слова. Я подумал, что если сейчас полковник спокойно кивнёт и отошлёт меня, чтобы заняться следующим — останется только найти способ тихонько удавиться в камере, потому что выжить в рудниках, сознавая, что по собственной придури отказался от подобного шанса, я уже не смогу.

— Вот те на, — протянул Мосин, и на лице его отразилось явственное разочарование. — А я-то решил, что самородок откопал. Мне говорили, вроде ты уже летал нейродрайвом, даже бифлай поднимал. Неужто наврали?

— Вас ввели в заблуждение, — произнес я еще тише. — Это был флайкар, а они просты в управлении. Меня учили… водить флайкар.

— Так значит, в штрафбат ты не подписываешься?

Сердце, по-моему, вовсе биться перестало.

— Почему же… — забормотал я неуверенно. — Если вы обещаете возможность досрочного… Подпишусь все же, пожалуй…

— У-гм.

Полковник забарабанил пальцами по столу — сначала беспорядочно, потом в дробном перестуке стал пробиваться какой-то маршевый ритм.

Я молча ждал.

— Что ж, — сказал он наконец. — Не думаю, что мне стоит влезать из-за тебя в неприятности с гражданскими властями. Иди; доложишься старшему смены, в его распоряжение. И пусть пригласят следующего.

Я поднялся, не чувствуя под собой ног; дошёл до двери, едва не теряя сознание, толкнул её плечом. Дверь не шелохнулась.

— Стой! — скомандовал Мосин. — Кру-угом.

Я стоял, опершись на неподдающуюся дверь, лицом уткнувшись в ступенчатый металлический косяк, и боялся, что если оторвусь от этой опоры, просто упаду.

— Вернись, говорю, — повторил полковник. — Сюда иди. Все равно там заперто.

Кое-как мне удалось оторвать непослушное тело от двери.

Мосин порылся в столе, вытащил ключи на цепочке — судя по виду, от наручников.

— Иди, иди, — поманил он. — Дай, сниму. И садись, разговор только начинается. Ах, да. Присаживайся.

— Меня предупреждали, что ты крепкий орешек, — хмыкнул Мосин, когда я наконец уселся. — Но интересно было убедиться. Сколько ты промолчал под следствием? Четыре месяца? Пять?