Разберемся! Главное о новом в кино, театре и литературе

Итак, нам вполне исправно докладывают чеховскую пьесу о том, как у порядочных людей «пропала жизнь». Главный виновник несчастий семьи, профессор Серебряков, который вышел в отставку после того, как 25 лет «писал об искусстве, ровно ничего не понимая в искусстве», режиссёрски не решён вообще. Поэтому замечательный актёр Виктор Вержбицкий рисует, так сказать, мастерской кистью образ старого лицемера (несколько напоминая Зельдина в классической картине «Дядя Ваня» Кончаловского). А вот его антагонист дядя Ваня — Евгений Миронов, тот поинтереснее вышел.

Образ дяди Вани так или иначе традиционно связывали с интеллигенцией — дескать, он неудачник, но человек порядочный, деликатный, добрый, чуткий, способный на истинные чувства. Миронов же даёт русского неудачника крупно, безжалостно и с учётом его современных воплощений. Его дядя Ваня — сильный, здоровый, даже наглый парень, с развитым торсом и пышными русыми волосами, которые он собирает в типичный хвостик. Такого нетрудно себе представить в качестве активного пользователя соцсетей, где он бесчинствует под какой-нибудь воинственной кличкой. Перед ним все виноваты, ему все должны! Главное свойство психики героя Миронова — искать в мире врага, загубившего его жизнь. Почему Серебряков — профессор и женат на красавице, а он, такой дивный, никому не известен и торчит в глуши? Тут вступает ещё один мотив — дядя Ваня работал на профессора, потому что верил его идеям, его прогрессивным мыслям, верил, что участвует в общественном движении. Нет больше веры никаким идеям и движениям. Есть скучная обыденная жизнь, которую теперь непонятно как проживать — без иллюзий вообще. А прогрессором оказывается приятель — Астров, со своими криками насчёт загубленных лесов, который отбирает у Вани возлюбленную — Елену Андреевну (Юлия Пересильд). Опять обошли, кинули, предали, обобрали… Русский лузер не деликатничает, не жмётся в углу, он бешено энергичен и совершенно неутомим — хотя в глубинах души чувствует истину о том, кто на самом деле виноват. Она-то и непереносима, её, безжалостную, и надо заглушить, а не получится истребить своего врага, то есть самого себя.

После напугавшего меня спектакля «Гамлет | Коллаж» в Театре наций, где Миронов с помощью париков переодевался то в Офелию, то в Гертруду, я уж было подумала своё традиционное: «Судьба артиста внушает тревогу». Но нет, конечно, это серьёзный, сильный артист, и образ своего Вани он вылепил твёрдой рукой. С высокой «мерой обобщения», с цепью жизненных ассоциаций. (Да и дикция у Миронова отменная — извините, это у меня пунктик.) Зритель вправе воскликнуть: Ваня, я тебя знаю, ты со своей неизбывной злобой и завистью окружаешь меня стеной! Да, образ решён, но он в спектакле единственный.

Всё остальное — нормально, обыкновенно, даже иногда мило, но блёкло, под стать унылым сценическим костюмам. Чеховская пьеса знавала немало удачных воплощений, так что видывали мы Сонечек поувлекательней и Елен Андреевн позабористей. Брауншвейг оформил чтение текста, но не предложил глубоких, увлекательных режиссёрских решений. Не считать же таковыми кадушку с водой или микрофон, к которому выходит профессор Серебряков.

Вполне отрадно, что Театр наций пошёл на прямой контакт с автором и решился произвести самый обыкновенный спектакль. Но не позабыл ли театр, пока искал что-то на путях модернизации, как они вообще делаются, эти «обыкновенные спектакли»? Что у режиссёров бывают иные способы воздействия на зрителя, нежели выдумывание дешёвых (а хоть бы и дорогих) аттракционов, искажение текста, бессмысленнопарадоксальная трактовка персонажей? А есть, к примеру, налаживание актёрского ансамбля. Об этом применительно к «Дяде Ване» пока что трудно вести речь. Артисты играют как бы «мимо» друг друга, взаимоотношения героев невнятны. И серый забор, окружающий сцену, начинает навевать культурный сон — конечно, в тех эпизодах, где нет Миронова. Ничего не поделаешь, зрителя не перевоспитаешь — в Губернский театр ходят в основном посмотреть на Безрукова, в Театр имени Ермоловой — на Меньшикова, в Театр наций — на Миронова. И в чём-то главном неисправимый зритель прав!

Что до «Дяди Вани», тут вот какие проблемы. Растерять полезные навыки легко, восстановить трудно. Мечтаем: очнётся наша сцена от обморока под названием «современный спектакль» — и, подобно героям, попавшим на остров после кораблекрушения, начнёт заново «отстраивать цивилизацию», вспоминать: а что же там такое было, в прошлом, «несовременном» театре? Откуда бралась сила и глубина впечатления — такая, что зрители спустя тридцать, сорок и более лет его помнят? Что эти черти, прежние артисты, умели и отчего колдуны-режиссёры над своими изделиями по году корпели?

Хорошо бы — вспомнили.

Бесстыжая улыбка жизни