Разбитая наковальня

Носом он толкнул уголок свёртка, обнажив его содержимое. Мёртвая иссушенная дочерна плоть, проглядывающие пожелтевшие кости, перевязанные золотой нитью. Трусливый кролик поднял ухо и прислушался: сила, страшная сила ещё теплилась в холодном куске бога, дрожью проникая в землю.

– От-т-тличная работа, З-з-зубы, – похвалил он.

Гадкий Клюв, покинув небо, уселся рядом с находкой Зубов, несколько раз клюнул артефакт. Крыс оскалился:

– Осторожнее, дурак пернатый! Пощади фрагмент повелителя от своего гадкого любопытства, иначе ощипаю тебя. Получится уродливый, но двуногий! – Крыс хихикнул, довольный собственной шуткой.

Птица юмора не оценила. Вороны – существа не только обидчивые, но и мстительные. Гадкий уж намеревался клюнуть крысу в глаз или куда больнее прилетит, но Лапа недовольно рыкнула. Зубы и Клюв впали в оцепенение, Белое Ухо приложился к земле, дрожа.

– Хорош разводить смуту, оболтусы, – сказала она, потягиваясь на ветке. – Каждый постарался, и каждому за старания воздастся. Ухо, – обратилась она к перепуганному кролику, – разбуди старика. Пусть выползает из своей дыры.

– Его не н-надо б-будить, – ответил Белое Ухо.

За собранием, спрятавшись в тенях брошенной берлоги, наблюдал То Кан.

Он был безумен. Старик тоже услышал зов, но разум То Кана оттого лишь надломился, как горшок глиняный от чрезмерного жара. Некогда добрый и честный знахарь, То Кан остался сгорбленной тенью самого себя, прячущегося от людей в лесах да болтающего со зверьём. Косматая его борода цеплялась за корни векового дуба, а прищуренные глаза рыскали в поисках съестного. То Кан редко прислушивался к урчанию пустого желудка – лишь только зов его господина беспокоил безумца. Но хозяин был милостив, и глас смолкал на время, чтобы полоумный слуга не помер с голоду.

То Кан внимательно присмотрелся к новому осколку. Что-то про себя смерил, шепнул сначала на находку Зубов, после – в глубь своего укрытия. Он ответ услышал и закивал быстро, потирая руки.

– Зверь принёс последний кусок! – объявил То Кан. – Мы почти закончили, властитель.

Властитель молчал, не мог ответить свите. Зов – лишь эхо мёртвого бога, что пал от руки бродяги. Именно смерть обоих описана в легенде, обросшей догадками и выдумками. И всё же много веков спустя островной народец старался позабыть о столкновении человека и бога у самого подножия спящего вулкана.

Лапа пристально наблюдала за медленными движениями старика. Она знала его другим, более живым, радостным. Тогда То Кан не понимал звериной мысли, а зверь – мысли человека. Но перед господином всё живое равно всему живому. Насколько силён владыка, раз на коленях перед ним и зверь, и двуногий? Лапе не терпелось узнать это. Она ждала появления своего повелителя с замиранием сердца, но никогда бы не позволила понять своих чувств другим. Для остальной свиты она – остров спокойствия и хладнокровия в этой луже перипетий, сложенных характерами и природой.

– Все ли в сборе? – обратился То Кан к своим диким союзникам.

– Начинай, старик. – Лапа сдерживала трепет.

– Только повелитель может мне приказывать. – Острое лезвие блеснуло в жилистой руке. – Верно, о владыка?

Владыка молчал.

Кинжал То Кана был сделан из особого металла. Легенды, сложившиеся устами вековых мудрецов, говорили, что металл этот родился там, где обитали боги, и появление его в земле привело к исчезновению предыдущих хозяев мира живых – самих драконов. Талантливые кузнецы, годами изучавшие искусство железа, наковальни и огня, прозвали сей металл Драконьей Гибелью, и был металл этот слабым.

Умел когда-то человек ковать из него мечи, но ныне лишь несколько людей на всём свете знали иную силу Драконьей Гибели. Не оружие получалось из божественного металла, а инструмент, отправляющий мысль в осязаемую форму. Слово из Междумирья, пущенное на сухие ветви, обращалось в горячую искру; шёпот, помещённый меж предметами, связывал их невидимыми нитями; к небу крик взывал грозовые тучи. Это свойство люди на большой земле скоро назовут колдунством.

То Кан коснулся коры дуба остриём кинжала. Шёпот, сошедший с сухих губ, задрожал в инструменте знахаря. Рука его дёрнулась и оставила глубокий порез на коре. Затем – ещё один, за ним – следующий. Линии образовывали сложные фигуры, фигуры собирались в слова, что никто из смертного племени не сможет прочесть, ведь обращался То Кан к Загоризонтью.

Дуб не чувствовал боли, не обронил ни единого листка. Вместе с Гадким Клювом, сидящим на мощной ветви, наблюдало древо за движениями То Кана. Старик дёргался, как кукла, едва удерживая орудие в будто не своих руках.

– Я помню ваши слова, о мудрый властелин, – бормотал То Кан, отдавшись воле неведомой ему силы. – Вы выбрали меня как единственного достойного. Это большая честь. Большая честь для меня и всего моего рода.

Властелин молчал, а Гадкий Клюв едва сдерживал смех. Бредни сумасшедшего казались ему не просто забавными, а завораживающе уморительными.

– Будет великий владыка говорить с тобой, да-да-да! – ворон каркнул. – Глупый, глупый То Кан!