Разбитое стекло

Переломный момент наступил в один прекрасный майский вечер, когда на мамин юбилей собрались гости и старый папин товарищ, Андрей Васильевич Донич, пришел со своей дочкой Юлей. Я давно ее не видел, лишь смутно помнил не очень складную и довольно невзрачную девочку с конским хвостом. Она изменилась до неузнаваемости: исчезла сутулость, гордо выпрямилась спина, конский хвост превратился в свободную и слегка небрежную прическу, позволяющую любому желающему оценить ее великолепные каштановые волосы. Кожа девушки сияла здоровым румянцем и чистотой, а губки были воплощением женской прелести. Весь вечер я ухаживал за Юлей, чем, как мне показалось, вызвал огромное удовольствие обоих наших отцов. И девушка кокетничала напропалую: выпив немного вина, она сказала, что я стал очень симпатичным. Девочка Юля сыграла, сама того не подозревая, важную роль в трагических событиях, которые последовали за тем вечером. Когда начало темнеть, мы с Юлей вышли во двор подышать, уселись на скамейку под старым кленом, болтали и смеялись. Краем глаза я следил за окнами Инны Витальевны. Свет горел у нее в кухне, в гостиной было темно. Через некоторое время Инна закончила свои кухонные хлопоты и включила боковое освещение в гостиной. Мягкий свет от торшера намертво приковал мой взгляд, и Инна, словно повинуясь моему призыву, вышла на балкон, облокотилась на перила. Из ее квартиры раздавались звуки второго фортепианного концерта Рахманинова. Она заметила нас с Юлей, в этом не могло быть никаких сомнений, и сразу же ушла, захлопнув за собой балконную дверь. Меня охватила дрожь. Неужели ей было неприятно видеть меня с девушкой? Она ревнует?

Всю ночь я промаялся в раздумьях. Юля Донич – не какая-нибудь чебурашка с рабочей окраины, которая пьет пиво в подворотнях вместе с пацанами и сплевывает себе под ноги. Она правильная, умная девушка из прекрасной семьи, ее папа Андрей Васильевич – прокурор района, заслуженный юрист. Юля прекрасно владеет английским, учится на искусствоведа в институте культуры. Она красивая и воспитанная девушка. Юля очень повысила мою самооценку в тот вечер маминого юбилея. Я не слишком настойчиво (мало ли?) попробовал ее поцеловать, и она меня не оттолкнула, напротив – еще раз повторила, что я хорошенький и от меня приятно пахнет. Если я нравлюсь такой девушке, то почему не могу нравиться Инне?

Возвращаться в тот самый день мне особенно трудно. Память сохранила лишь осколки, которые, стоит их коснуться, впиваются в плоть и мозг, отзываясь острейшей болью. А некоторые часы того дня оказались размыты, как акварель, на которую вылили стакан воды. Я, например, плохо помню тот момент, когда подкараулил Инну и попытался приблизиться к ней. Не помню, что я лепетал, что сжимал ей – локоть или запястье. Но хорошо запомнил выражение ее лица – смущенное, чуть ли не виноватое. И глаза, которые она отводила, избегая смотреть на меня. И руку, выскользнувшую из моей. И краску, которая залила ее щеки. Краску, которая меня так жестоко обманула, сыграла со мной зловещую, роковую, дьявольскую шутку. У Инны участилось дыхание, я чувствовал это и видел, как румянец заливает все ее лицо. И я обманулся. Я принял ее смущение, ее неловкость за любовный пыл. Я видел, что взволновал ее, и истолковал это в свою пользу. Я преисполнился надежды и твердо решил, что нужный момент настал.