Разбитое зеркало (сборник)

Ловили мы раков руками – как, впрочем, и рыбу, удочки не то чтобы не в почете были, нет – леску худо-бедно еще можно было свить из сапожной дратвы, обработать ее воском, либо варом, чтобы меньше намокала, не тяжелела, на поплавки пробок тоже хватало, удилища добывали в лесу, либо в низинках подле воды, – лучшими были ореховые и черемуховые, неошкуренные, пахнущие горькой мезгой, а вот с крючками было худо. Магазинных крючков с бородками днем с огнем не сыскать, да и стоили они денег немалых, а блестящие проволочные самоделки, как мы ни изгалялись, как ни гнули, чтобы были бородки, упускали рыбу. Поэтому рыбу ловили плетушками – лозиновыми корзинками, которые сами же и плели, либо руками. Под камнями и в норах. Ловить руками – самое милое, самое доходное дело, – больше, чем руками, не возьмешь даже плетушкой.

А раков брали только в норах – по-сусличьи длинных, подводных, глубоких, которыми, как сотами, был исковырян всякий крутой берег. Рак в норе сидит задом к стенке, поджав под себя широкий хвост и в защитном положении выставив перед собой клешни. На эти-то клешнявки мы всегда пальцами и попадали – раки пальцев не жалели, кожу прокусывали насквозь: самые удачливые раколовы до осени ходили с рваными пальцами, слюнявили их, совали в рот, чтобы не щипало, но хоть и сильны были эти лекарства, даром что их не врачи прописывали, ничего не помогало – изодранные руки заживали только зимой.

Излучина была тихой, почти стоячей, но в стоячести этой возникали плоские кудрявые воронки, со дна медленно поднимались пузыри, беззвучно лопались на поверхности. Я полез в воду. Иван посмотрел на меня с выражением «одно дурне приехало в турне» – у богатых москвичей, мол, свои причуды, красиво жить не запретишь – вот, схватит за палец водяная крыса, тогда будешь знать, как не слушаться папу, маму, Владимира Федоровича и прочих умных людей. И все-таки это меня не остановило.

У крутого бережка я откинул кугу, пошарил в плотном черном отвале и, к удивлению своему, обнаружил там норку. Неглубокую узенькую норку наподобие мышиной.

Сунул туда пальцы и тут же почувствовал острый укол. За первым уколом последовал второй. В норе сидел рачонок. Это он не замедлил вцепиться в меня своими молодыми клешнявками. Не забыв старую науку, я довольно быстро вытащил рачонка из норы – за эти самые готовно протянутые ко мне клешнявки. Только вот что удивило – панцирь рачонка был очень уж крепковат для несмышленого мальца, рачьей жизни еще не повидавшего, – это был панцирь взрослого рака.

– Иван, держи! – крикнул я и кинул рачонка на берег.

Тот ловко, на лету, поймал рачонка, сжал ему клешнявки пальцами, осмотрел несколько гадливо, будто паука, и покачал головой.

Рядом с первым рачонком в следующей же лунке я поймал второго, такого же маленького, но еще более крепкого, совсем костяного, оглядел внимательно и понял: не рачата это были, а взрослые раки, выродившиеся взрослые раки. Что-то им наступило на жизнь, на гены, что-то придавило – кто-нибудь выбросил в реку поросячий кал – штуку ядовитую и для воды вредную, как серная кислота, может, что иное – не знаю. Ясно одно – это были взрослые выродившиеся раки.

Я извлек из нор штук двадцать рачат – отвел душу, вспоминая прошлое, детство, – больше раков не было, – и вылез из воды размягченный, сам себе близкий и никаких претензий к себе самому не имеющий. Каждый знает, что мы чувствуем, когда возвращаемся в прошлое, хотя в жизни есть одно жестокое правило – никогда не возвращаться в свое прошлое. Иначе можно проиграть настоящее.

Но это, я думаю, для крупной игры, для возвратов, которые становятся новой точкой отсчета в жизни, не для мелочей, а мой возврат был мелким.

И тем не менее в Ивановых глазах возникло что-то новое – не уважение, конечно, нет, но нечто похожее на это – тюфяк, мол, московский… тюфяк-то тюфяк, но тюфяк этот может, оказывается, не только бумагу марать, а умеет отвинчивать гайки на колесах и ловить водяных клопов. Он сидел на корточках перед горсткой шевелящихся, шелестящих костяной одеждой раков, подбивал пальцем одного, наиболее шустрого, упрямо рвавшегося в пешее путешествие, возвращал его обратно, цокал языком, пока я, озябший, выстуженный ленивой летней водой – не так она, оказывается, тепла, – выбирался на берег.

– Вот тебе и рыбалка, – пристукнул я зубами, когда выбрался, – рыбы нет, раки есть. Испечем сейчас на костре, оч-чень это вкусно – печеные на костре раки, мясо у них сладкое, как у американских лобстеров…

Что такое американские лобстеры, Иван не знал, но на всякий случай многозначительно кивнул – вкусное, мол, это дело – лобстеры, лицо его сделалось важным и одновременно сонным.

– Пива только нет. Где сейчас можно достать пиво?

Иван молча приподнял плечи – до разговора со мною он пока не снисходил, для этого надо было стрескать вместе килограммов пять соли – и то разговор будет односложным, из слов «да» и «нет», а чтобы разговор был нормальным, надо осилить уже пудик, не меньше.

– И я тоже не знаю, – сказал я, – если только в областном центре, в ресторане…