Разбитое зеркало (сборник)

Летом красновцам не до охоты – главная охота летом в поле: то картошку окучивать, то бураки, то червяка, нападающего на огурцы, изгонять, то сено косить, а в августе вообще дни исчезают – народ перестает видеть белый свет, боясь упустить хлеб, который может перестоять и обсыпаться, может попасть под дождь, лечь на землю, сгнить – летом охотник вообще забывает, что у него есть ружье. Но случаются и паузы. Между одной заботой и другой.

В такую паузу я попал в Красное, увидел все тех же знакомых людей – Владимира Федоровича, Митю – Триста рублей убытка, даже Петровича, который, несмотря на летнюю замордованность, тоже иногда встречается с охотниками.

Недалеко от Красного протекает медлительный, с темной чистой водой ерик – рыбный, ничем в этом месте не загаженный, исток его находится километрах в тридцати от села, на пути у речки нет ни одной свинофермы, ни одной пуговичной артели, которая могла бы сбрасывать в воду помои, ни одного малого заводика по производству кнопок, способного загадить любое море – ничего, словом, – так что красновцы еще могут баловать себя чистой рыбой, пойманной прямо за огородами.

Расположились мы на вытоптанной заезжими туристами поляне около самой воды.

– Хорошо, хоть банок турики не оставили, – проговорил Митя Жильцов, скинув с ног пыльные дырчатые сандалеты. – Загадили планету, засранцы!

– Кто виноват? Начальство виновато, – проговорил Вовочка, по привычке дыша в сторону – не дай бог сшибить кого-нибудь «выхлопом», если резко дохнуть на какую-нибудь утчонку, либо зайца, привыкшего к кислороду – летальный, как говорят медики, исход обеспечен. Со скособоченной головой Вовочка потыкал Митю пальцем в грудь. – Ты виноват!

– Я-то тут при чем?

– Ты это самое… Районный… Это самое… меменклатура.

– Районная макулатура. – Митя был доволен, что Вовочка произвел его в начальники, в «меменклатуру».

Недавно прошел дождь – слепой, ласковый, прибил пыль, посшибал мошку с травы, поднял комаров – те лениво вились над рекой, вызывая пляску рыб – иногда голавль становился на хвост и, извиваясь, с открытым ртом лихо танцевал на воде – зажирал комаров.

Закинули удочки. Голавль не клевал, его после комара – этого рыбьего сахара, низменный материальный корм в виде хлебных катышей, слепленных на подсолнечном масле, чтобы мякиш не рассыпался, не интересовал.

– Во гад, губою вевтит! – произнес Вовочка, невесть к какому голавлю обращаясь – к тому, что танцевал на плоской горячей воде, или к тому, что неподвижной пьяной корягой, ни о чем не думая, лежал в донной яме. – Брезгует нами.

Видя рыбаков и чувствуя поживу, у самого берега, в мелкой темной воде тучей вилась малява – головастики, из которых потом вырастут окуни, плотва, голавли. Заглатывать комаров им было рано. Вовочка ленивым жестом кинул в воду хлебную корку:

– Жуйте, гады!

Мелюзга со всех сторон атаковала подачку – корка запрыгала в воде, Вовочка даже рот раскрыл – по берегу пополз густой запах, требующий немедленной закуски.

К мелюзге, отошедшей вместе с коркой от берега и бесновавшейся сейчас на течении, подвалила новая мелюзга, в воде заклубился рой, похожий на пчелиный – мелочи было много, очень много, корка даже взвивалась в воздух от стремительных укусов. Затем мы увидели, как от кустов ивняка, наполовину погруженных в воду, неторопливо отделилась длинная ровная тень.

Увлеченная едой мелюзга не замечала ее. Тень убыстрила свой ход – этакая маленькая подводная лодка, рванулась, будто сзади ее подсекли чем-то, резко толкнули, щука ахнула хвостом, раскрыла прожорливую пасть и роя сразу не стало. Корка успокоилась, тихо поплыла дальше – никто ее теперь не объедал, никто не торкался снизу и не заставлял прыгать.

– Вот так! – удовлетворенно произнес Вовочка.

Митя – сентиментальная душа, поклонник ивановских невест, – посмотрел на Вовочку странно и сглотнул слюну – девичьи ресницы его затрепетали часто, обиженно, и он произнес плаксиво:

– Ну и фрукт ты!

– Это точно, – согласился Вовочка, – осенний!

Появился Владимир Федорович, публика зашевелилась, освобождая ему место. Волосы у Владимира Федоровича, что еще весною были темны, как ночь, ни единой седой нитки, вдруг присыпало солью, глаза были усталые, в плетенке морщин, веки красные, с больным подбоем: человек не меняется, когда находится рядом с тобой – вернее, меняется, но в каждодневье это неприметно, никто никогда не замечает, как стареет, усыхает в теле сосед, с которым доводится встречаться по нескольку раз в сутки, или сослуживец – коллега по чиновничьему столу, получающий бумаги для своей бюрократической закорючки с конвейера, даже жена, и та меняется неприметно, но вот когда человека не видишь несколько месяцев, полгода, год – это очень заметно: перемены иногда бывают разительны.

Владимир Федорович постарел.

– Как Набат? – первым делом спросил он у Ивана. – Докладывай!