Разбитое зеркало (сборник)

Собственно, к чему этот разговор, когда человека не стало – и вообще, к чему все слова? Они пустые, они – ноль, они ничего не значат перед одним только этим фактом – Ивана нет в живых. Я вдруг вспомнил лес – тот, уже далекий, ушедший в прошлое, мокрый, январский, серенькое, ровно бы нездешнее небо, загнанного под выворотень секача, и Набата, неожиданно по-волчьему задравшего лобастую желтобровую голову и завывшего так, что стало холодно…

Опустел дом Ивана. Пока изломанного, измятого, в черных подтеках, совершенно незнакомого хозяина обмывали, клали в гроб, который пришлось сколотить в Красном, поскольку московский гроб оказался мал, пока поминали, Набат не покидал подворья, лежал в углу, пристроив голову на лапы, и тихо плакал.

Глаза его, как глаза человека, были полны слез, от слез намокли даже лапы, скаталась во влажные висюльки шерсть на груди, вспух нос. Плакал Набат беззвучно, одними только глазами – ни скулежа не было, ни дрожи, тело его будто бы одеревенело. Набат не двигался. И ничего не просил, ни есть, ни пить. Когда к нему кто-то подходил, чтобы погладить, пес закрывал мокрые глаза и отворачивал голову, он никого не хотел видеть.

Жена Ивана, фигуристая Лидка, не любившая Набата, пока не трогала пса, да и не видела она тогда никого.

Через два дня после похорон Ивана Набат встал, подошел к крыльцу, долго стоял неподвижно, изучая запахи, идущие из дома. Потом медленно, по-стариковски тяжело взошел на крыльцо и стукнул лапой в дверь.

Видать, понимал Набат, что теперь, когда Ивана снесли в просторном, обитом казенной красной материей, выписанной с колхозного склада, гробу на погост, подчиняться он должен крикливой, с недобрыми глазами Лидии. Что такое добрые глаза и что такое глаза злые, как проявляется и то, и другое, Набат знал хорошо.

Стукнул еще раз, прислушался к тому, что происходило в доме, поймал дульцами ноздрей вкусный волнистый запах, тянувшийся в щель из-под двери, сглотнул слюну.

Ночью Набат был на кладбище, до вторых петухов просидел на Ивановой могиле. Глаза его, пока сидел, были сухи – выплакался до конца, как человек, который выложился сполна, одурел и усох, – нет больше ни слезинки, только боль внутри, дрожащие руки да морщины, рано состарившие лицо, – так и у Набата. Даже вой, и тот застрял в глотке – наверное, потому что Набат просто задавил его в себе.

Утром, в серой прозрачной мге он вернулся на подворье.

Минут через пять дверь грохнула и на крыльце появилась Лидия. Набат отступил в сторону.

– Чего тебе, дармоед? – враждебно спросила Лидия, уткнула кулаки в бока, хотела выругаться, но вместо этого горько сморщилась.

Не сказав больше ни слова, она вернулась в дом, в треснутую тарелку – во время поминок передавили много посуды – положила картошки, сунула две холодных котлеты, полила таким же холодным соусом и вернулась на крыльцо. Поставила перед собакой тарелку.

– На, дармоед, помяни и ты своего хозяина! – не выдержала, уткнулась лицом в ладони и тоненько, будто девчонка, заскулила, затряслась, потом из горла у Лидии выплеснулся плач, затем плач перешел в вой.

В доме закричал ребенок. Лидия медленно оторвала руки от лица, пальцами отерла щеки, глаза, сморщилась болезненно:

– Ох, Ванечка! – и ушла в дом.

Когда она вернулась, Набат еще сидел на крыльце, понуро опустив голову и прикрыв глаза. Желтые бровки сдвинулись домиком, придав Набату тоскливое выражение.

– Стрескал, дармоед? – спросила Лидия. Она была уже в порядке, лицо припудренное, злое. – Думаешь, я тебя даром кормить буду? Шел бы ты, друг, отсюда…

Набат даже не поднял головы – сидел молча, обреченно, словно бы ждал вынесения приговора. Он, как все собаки, понимал человеческую речь, но, как все собаки, сам говорить не мог – и вот дождался высокого решения: «Шел бы ты, друг, отсюда…» Вздохнул Набат – в груди собрался воздух, подпер снизу горло, сердце сделалось холодным – Набат хотел заплакать, но слез не было.

– Может, мне посадить тебя на цепь? – спросила Лидия. – Но какой от тебя прок? Ведь ты только по виду собака, а в собачьем деле ни бе ни ме… Пустое место. Иди отсюда!

Набат поднялся, глянул на Лидию исподлобья, виновато, сморгнул что-то, мешавшее смотреть, и тихим медленным шагом покинул Иванов двор.

– Так-то лучше! – крикнула вслед Лидия. – Дармоед!

На секунду дрогнув, будто вслед ему запустили камень, Набат замедлил шаг, наклонил к земле голову, хотел оглянуться, но не оглянулся – лопатками, шерстью, мослами, хвостом своим чувствовал, что Лидия смотрит ему вдогонку. Лучше не оглядываться. А Лидии слезы застилали глаза – опять пролились, будь они неладны, в груди что-то хрустнуло, сломалось, ей сделалось больно – еле-еле Лидия сдержалась, не закричала.