Разбитое зеркало (сборник)

– Эй, Нинка, а чего у тебя патефона нет? – вскричал рыжий. От него пахло смазкой, керосином, еще чем-то, и Набат понял, что рыжий – из одного цеха с Иваном, от Ивана тоже так щекотно, остро пахло; видать, рыжий буян был механизатором.

– Зато у меня есть собака!

– Разве это собака? – фыркнул рыжий, и Набат проникся к нему неприязнью: не надо было так рыжему говорить – это во-первых, а во-вторых: масляно-бензиновым острым духом Ивана может быть пропитан только Иван, только он один и больше никто, и если кто-то еще наряжается в его оболочку, соперничает с ним, подделывается, то Набат должен этого человека ненавидеть. Иван был один такой на свете, другого нет и не будет. – Настоящая собака – это во! – рыжий прислонил к плечу ладонь ребром. – Вот такой вышины.

– Это будет уже не собака, – сказала Нинка, – а страх господний, бегемот. Всех коров в Красном перегрызет.

– Я такую видел.

– Не болтай!

– Собака шла с каким-то господином – сзади, на веревочке, и несла его шляпу.

– Разве для этого в квартирах бегемотов держат?

– У богатых – свои причуды!

– М-да, красиво жить не запретишь…

Рыжий был никчемным парнем, Набат раскусил его быстро, да и Нинка относилась к нему, как к пустышке, только место занимает, а так ни пользы от него, ни вреда – даже согрешить толком не может. Нинка очень быстро выставила его из хаты, и рыжий, заметно поддавший, с остановившимся взглядом, оскользаясь на утином недержании, покинул двор. Набат и его проводил долгим внимательным взглядом. Если бы он умел смеяться – обязательно рассмеялся бы.

Следующим Нинкиным ухажером стал плосколицый, с крупными борцовскими плечами мужик, который называл себя «знатоком Вселенной» и «великим путешественником».

– Мне Юрка Сенкевич перед каждой своей передачей обязательно звонит, консультируется, – сказал он Нинке, – без меня дня прожить не может.

Услышав о Сенкевиче, Нинка поначалу даже сомлела, опустилась на табуретку и несколько минут просидела без движения.

– Ты и с Сенкевичем знаком?

– Да. С самого детства, – мужик с ходу опрокинул в себя стакан фирменного Нинкиного напитка, занюхал его огурцом, – в школе вместе учились, в университете, – он помотал перед лицом крепкой толстопалой рукой: видно, фирменный напиток проедал в желудке дырку, – мы должны были вместе на плоту в кругосветку пойти, а потом нам сказали – только один! Один из двух. Кинули монету – орел или решка? Выпало мне – я должен был идти на плоту, но посмотрел я на Юрку, и так мне стало жаль его, что я сказал: «Иди, Юр! Ты иди, а я останусь!» Юрка даже плакал от благодарности, не сдержался.

– Но он же, Юрий-то, Сенкевич-то, он – врач! – несколько ошеломленно проговорила Нинка. – На плоту врач нужен был, и никто иной… Ты тоже врач?

Мужик неожиданно смутился, но ненадолго.

– Медицинские познания у меня есть, – заявил он, энергично двигая крепкой нижней челюстью, – не скрою, и талант есть – могу лекарство из ничего сделать, и Бог умом не обидел, словом тоже не обидел – запоры я, например, наговорами лечу, но все-таки больше я по части навигации, по тому, как Африку от Южной Америки по воздуху отличить, океаны один от другого по цвету воды и берегов, находить по звездам Сейшельские острова, по расположению Южного Креста разгадывать течения и те де, и те пе – в общем, я есть я, и для кругосветки я больше подходил, чем Юрка, но я ему уступил.

Даже Набат понял, что «я» – последняя буква в алфавите, мужик врет, а Нинка – опытная, давным-давно научившаяся отличать золото от щетины, не понимала этого. Набату стало скучно, и он отвернулся от мужика.

– Чего собаку в доме держишь? – неожиданно строго спросил мужик, ткнул утиным мослом, который крепко держал в руке, в Набата.

– Пусть погреется, – ответила Нинка.

– На улице не холодно, – сказал мужик и повысил голос: – А ну брысь отсюда!

На это мышиное пырсканье Набат лишь скосил глаза, встретился взглядом с мужиком. Очень глаза мужика ему не понравились: маленькие, жесткие, будто две железные кнопки, с удлиненными, на манер чечевицы, кошачьими зрачками, слишком светлые – водой разбавлены, что ли, беспощадные. Насчет последнего Набат не сомневался: этот путешественник был способен вышибить из кого угодно душу. Опустив тяжелую горячую голову, Набат вышел из дома.

– Зачем ты его так? – спросила Нинка.

– От собак в доме заводятся блохи, человеку от них нет спасенья. Это только у нас, в России, собак в дом пускают, больше нигде. Возьмем государство Гвинея-Папуа. Разве там собаку когда-нибудь в чум пустят? Да никогда! А Таити, которое святой апостол Петр посетил во время путешествия в Аравийскую пустыню? Там собака вообще не имеет права переступить черту деревни. Живет в кустах, за деревней. А принадлежит конкретному хозяину. Между прочим, на островах Фиджи собак кормят повидлом.

– Зачем нужна такая собака, если она живет за деревней, а ты в деревне. А глядь, кто на манатки позарится?