Разбитое зеркало (сборник)

Иногда ему снились сны. Сны из прошлого. Снился гон, снились Орлик и Пальма, снились люди, которые когда-то встречались ему, делились хлебом, накидывали после охоты на него телогрейку, чтобы не простыл, снились леса и лоси – как будто той рощицы, в которой он находился, и зверья, прописанного по соседству, Набату было мало, снилось прошлое. Не знал Набат, что сны из прошлого достают и людей, и очень трудно бывает им выходить из таких снов, совмещать былое с настоящим – то же самое происходило и с Набатом.

Как ни поднимаем мы человека над зверем, как ни стараемся доказать, что это существа разного порядка, разделенные миллионами лет упрямого становления и мозговой шлифовки, а на деле оказывается, что все мы стоим на одной полочке. И кровь у нас такая же, одинаковая, и боль мы чувствуем одинаково, и смерть в равной мере страшна и животному и человеку – и если она приближается, мы одинаково чувствуем ее – высокоорганизованный, полный знаний «гомо сапиенс» и зверь, только и умеющий расшифровывать запахи в лесу да рвать зубами добычу.

Упал первый снег. Снег был легкий, вкусно хрустящий – одно слово: первый, – по всем законам он должен был через несколько часов стаять, поскольку непрочный покров этот всегда бывает хлипок, материал на него выделяют в небесной канцелярии несерьезный, пробный, не для больших дел, но в этот раз, видимо, кто-то промахнулся, снег на землю лег крепко, закостенел под ночным морозом, на первый снег лег второй – тоже считающийся непрочным, но он был тверд, как жесть, Набат проламывал его с трудом.

Несколько дней Набат держался – довольствовался тем, что у него было схоронено в яме, но вскоре запас кончился – да и не приучен был гончий пес к жизни зверя, знающего, что такое долгая зима, для этого Набату надо было тысячу лет выучки, воспитания, – и Набат решил все-таки отправиться в деревню.

Первым делом побывал у Нинки Зареченской, увидел человека, проворно вымахнувшего в трусах и в валенках на крыльцо, и свел вместе желтые бровки – похоже, знатный путешественник решил у Нинки навсегда бросить якорь, – глянув, нет ли кого на улице, бывалый мореход перекинул через перильце крыльца тугую золотистую струю: лило из него, как из пожарной цистерны, – накопил запас за ночь.

Все, один двор отпал. У второго двора Набата встретили криком: «Куда, тварь?» – у третьего вместо хлеба предложили кусок кирпича, а к четвертому даже не подпустили – навстречу выдвинулся хозяин в ватной шапке, умиленно всплеснул руками: «Вот и воротник в дом пожаловал, сам, без приглашения!» – и помчался в горницу за ружьем, подле пятого Набата просто не заметили, в шестом угрюмый дед с растрепанной бородой взялся за вилы…

Никому Набат не был нужен. Подобрав мерзлый кусок хлеба в обледеневшей горке помоев, Набат ушел в лес.

Вечером ему повезло – недалеко от трассы увидел лису – та шла кромкой поля, не обращая внимания на машины, – привыкла, либо считала автомобили большими животными, чем-то вроде лосей; в зубах огневка тащила какую-то живность. Набат пригляделся к лисьей добыче – из пасти свешивалась куриная голова, с другой стороны пасти болталась желтая некрасивая нога, тело курицы рыжая стиснула зубами. Набат пошел наперерез лисе, снежной лощинкой прополз к краю поля и поднялся в рост, когда огневка была недалеко.

Лиса задушенно тявкнула, мотнула головой, не желая отдавать куренка, Набат молча двинулся на огневку. Лисе ничего не оставалось делать, как уступить: силы были неравны, Набат мог ее костлявое тело перекусить пополам, как она перекусила курицу – огневка бросила добычу и, обиженно тявкая, унеслась в лес.

Набат внимательно оглядел куренка – тощий, дохлый, он еле таскал ноги, не жил, а тянул срок, едва дышал, к празднику обязательно пошел бы в суп – и своровала его лиса у какой-то слепой бабки, может быть, нищенки.

Половину куренка рыжая съела сама, вторую половину несла детям. Набат вгляделся в опушку леса, куда выводила строчка лисьих следов, заметил рыжий промельк – лиса наблюдала за ним, она обязательно сюда вернется, исследует место и, вполне возможно, по набатовой топанине двинется к выворотню, засечет его лежку. Это Набату было неприятно. Хоть и не боялся он лисы – лиса не волк, не обидит, а было неприятно, он даже зарычал, что с ним происходило редко, подумал, что след надо будет запутать, а если огневка вздумает разгадать его и по ниточке добредет до ушка иголки, Набат напугает ее так, что у лисы задница три дня мокрой будет.