Разбитое зеркало (сборник)

Он едва ли не до крови закусил нижнюю губу. Теперь и мы поняли, что за рыба сидит в этой случайной сети.

Комельков подмигнул Кириллу Лобко: кто знает, а вдруг сегодня вечером мы будем есть черную икру, ведь мы ее лет сто уже не видели, не пробовали? Кирилл сделал суровое лицо и отрицательно покачал головой: ведь только полтора часа назад казак Сашка гордо хвастался тем, что имеет грозные корочки общественного рыбинспектора и никому не позволит грабить родную Волгу, так что мы ни ухи из нежной свежей осетрины, ни икры-пятиминутки не увидим, как собственных ушей, хозяин будет просто обязан выпустить пленницу на волю, – сделает это, даже если не хочет.

Лицо у казака Сашки преобразилось, стало одухотворенным, глаза посветлели еще больше, хотя в них на мгновение возник, но тут же исчез испуг. Сеть он выбирал из воды легко, почти невесомо, и, если ее натягивало очередное движение рыбы, желавшей свободы, он бормотал успокаивающе:

– Тихо, тихо, дурачина. Не покалечься, не помнись… Тихо, дурашка! – Казак Сашка щурился довольно, он мог быть удовлетворен тем, что через несколько минут совершит благородный поступок.

Ласковые слова казака могли убаюкать кого угодно, даже голодную акулу, убаюкали они и осетра: казак Сашка знал, что делал и что говорил – рыба не должна помяться в сети, иначе, отпущенная на волю, она не сможет метать икру, – рыба, слушая его, успокоилась.

Мелкими, едва уловимыми движениями казак Сашка подтаскивал к бударке сеть. Цветные полосатые поплавки дергались на воде, будто нарядные детские кораблики, завораживали взгляд.

Сидит в сети, конечно, икряной осетр, чтобы не повредить ценной рыбе чего-либо – плавник или костяную кольчугу, укреплявшую ей пояс по всей длине тела, – казак Сашка и ведет рыбину к борту бударки так медленно, по пяди мелкими шажками.

Солнце тем временем неожиданно раскрылось полностью, вернуло людям лето, сделалось жарко. Надо было бы снять с себя куртки, но и Комельков и Лобко боялись это сделать, боялись даже пошевелиться – вдруг от их неловких движений рыбе станет хуже, она испугается, рванется в сторону, сломает себе что-нибудь – всякое, словом, может стрястись.

Недалеко от бударки хлопнул хвостом по воде сом, оглушил какую-то рыбеху, – так себе «дядя» добывал еду, – и пока она не очухалась, проглотил ее целиком. Кажется, это был карась: среднего размера экземпляр, величиной с ладонь.

Вдруг верхний край сети, который тянул казак Сашка, напрягся, загудел, лицо Сашкино налилось свекольной краской, Кирилл приподнялся на скамейке:

– Помощь нужна?

– Не-ет, – с хрипом выдавил из себя казак Сашка, верхний край сети он удерживал с трудом.

Наконец сеть в его руках ослабла, испугавшаяся чего-то рыбина сдала, верхний край полотна провис, – провис этот казак Сашка ликвидировал быстро, подтянул снасть к бударке.

– Тихо, тихо, дурашка, – прохрипел он невнятно, разбирать слова было трудно, они у казака Сашки словно бы приклеивались к языку, не оторвать.

Вот к бударке подплыло что-то громоздкое, тяжелое, древнее, как зверь доисторической эпохи, опутанный ячеей китайской сети. Понятно было, еще почему казак Сашка так нежно уговаривал огромную, едва вмещавшуюся в проточный канал рыбину – силы у нее хватило бы не только на то, чтобы разорвать в клочья саму сеть, но и разнести по мелким кускам бударку, обратить ее в поплавки, которые стояли на сети.

Останется только разрисовать эти поплавки красками.

– Тихо, тихо… Ты аккуратненько веди себя, аккуратненько, – продолжал убаюкивать рыбину охрипшим шепотом казак Сашка, пробовал подыскать для нее нежные слова, – маленькая…

Ему оставалось сделать одно – осторожно располосовать сеть ножиком и освободить пленницу – плыви, дружок, мечи икру, выращивай мальков. Рыбина была большая, очень большая, просто огромная, ни Комельков, ни Лобко раньше таких не видели… Сейчас казак Сашка освободит ее. Жаль только, ни фотоаппарата, ни мобильного телефона с фотоглазом у рыбаков нет, – забыли впопыхах, – ничего не останется на память.

Сейчас рыбина прощально хлопнет хвостом по воде и, благодарная за спасение, тихо уйдет в глубину ерика. Скорее всего, уплывет на Раскаты, где есть много удобных теплых мест для икрометания. А может, уйдет и не на Раскаты – осетры знают Волгу лучше людей. Казак Сашка приподнял голову, впился глазами, сделавшимися цепкими, неприятными, в лицо Комелькова, потом перевел взгляд на лицо Кирилла.

Холодно сделалось от этого взгляда – еще несколько минут назад у казака Сашки не было таких глаз – взор его был чистым, безмятежным, с таким человеком можно ходить и в атаку, и в магазин за дефицитными продуктами, и к пьяному соседу, выкатившему во двор бидон самогонки, ругавшему на чем свет стоит участкового, оштрафовавшего его за нарушение общественного порядка и теперь предупреждавшему человечество: «Если кто приблизится ко мне, когда я буду пить, взорву посуду вместе со всеми избами, доками, кораблями и рекой. Бимбер у меня – девяносто градусов… Пока не выпью всю бочку – не подходите! Понятно?»