Разбитое зеркало (сборник)

Справа по ходу мелькнул заросший травой неширокий рукав, – метров пять всего, ну, может быть, шесть. Рукав был перегорожен новенькой сетью, – китайской, явно, – на буроватой поверхности воды, бесстыдно красуясь, лежали яркие полосатые поплавки.

Поплавки были не просто яркие, они резали взгляд своим свистящим химическим цветом, сеть эту ранее еще не ставили, использовали ее в первый раз, браконьеры-«бракаши» под эту «премьеру», наверное, уже и выпивку приготовили, такие моменты они любят отмечать.

Казак Сашка мигом сбросил газ. Кирилл, чтобы не вылететь из лодки, уперся ногами в рундук – вовремя сориентировался и выставил перед собой ноги, обутые в парадные туфли, других туфлей на рыбалку он не взял, – еще чуть-чуть и большой неуклюжей птицей вымахнул бы за борт.

Лодка зарылась носом в воду и резко осела.

– Суки, – выругался казак Сашка, косясь на сеть, губы у него нервно задергались, – совсем совесть потеряли…

Он поспешно выкрутил рычаг, развернул лодку к сети, прижался к ней бортом. Губы у него не могли держаться на месте, ездили из стороны в сторону, он прижал к ним пальцы, – потом в бойцовском движении выкинул перед собой ладонь:

– Дайте ножик! – Свой нож доставать ему было не с руки.

Комельков, порывшись в кармане, протянул старый острый складень. Казак Сашка одним махом обрезал веревку, к которой был привязан груз, сетку ячеей зацепил за крюк, ввинченный в корпус бударки.

Дал газ. Лодка взревела мотором, потянула за собою сеть, с которой слетели сразу два поплавка, – заскользили по воде, будто раскрашенные жуки-плавунцы, – в следующий миг бударка едва не встала на-попа. Похоже, сеть имела не только груз, но и была привязана веревкой к кусту. Казак Сашка выругался и развернул лодку снова.

Движения у него были машинальными, словно бы раз и навсегда заученными, – они были прочно вживлены в его тело, он нашел еще один груз, привязанный к сетке, отсек коротким хлестким ударом складня, так же сноровисто и быстро перерезал веревку, притягивавшую сеть к кусту.

Глянул в одну сторону, в другую, цепко проколол глазами пространство, ничего тревожного не засек и начал выбирать сеть.

Хоть и недолго она стояла, а добычу постаралась зацепить. Первым показался крупный, килограмма три весом жерех, настолько плотно влезший в ячею сети, что едва не перехватил себя пополам и теперь беспомощно хлопал жабрами… Казак Сашка разрезал ячею ножом, вызволил сдавленного прочной жилкой жереха и бросил его в воду.

Жерех, будто бы не веря своему освобождению, перевернулся вверх брюхом, несколько мгновений стоял около бударки, жадно шевеля жаберными крышками, потом занял нормальное положение – пузом вниз, глянул сбоку на исчерканное летающей паутиной небо, хлопнул хвостом и был таков.

Следующим пленником оказался окунь – матерый, с бычьей головой и мутным от натуги взглядом, но казак Сашка не стал с ним возиться, отпластал складнем часть сети и забросил вместе с окунем в камыши – окунь был для него сорной рыбой, на которую он просто не хотел тратить время, поэтому обладатель бычьей головы и очутился среди сухих стеблей, словно певчая птица неведомого происхождения, раскрывал теперь жадно рот…

Потроша сеть, казак Сашка приподнимал по очереди локти и бросал взгляды то в одну сторону ерика, то в другую: он чего-то побаивался, уголки рта у него скорбно сползали вниз, словно бы он старался сжать губы посильнее, стискивая их так, что они плющили друг дружку, вид у хозяина нашего сразу делался угрюмым.

Понятно, чего он боялся: вдруг появятся владельцы сети, сотрясать впустую воздух они естественно, не будут, сразу схватятся за оружие. А стволы у таких людей всегда с собою, палить они могут во что угодно, даже в летающих пауков, и бударку пустить на дно могут, – сделают это очень легко и не поморщатся – людей же уложат рядом.

Но владельцев рыбацкого инвентаря не было – пили, наверное, где-нибудь водку или спали в кустах, облепленные мухами, – отдыхали и набирались сил.

Вдруг сеть в руках казака Сашки, подававшаяся до этой минуты плавно, забрызгала мелкой моросью, прыснувшей в разные стороны, будто мошкарой, похожей на сверкающее просо, – в ней сидела крупная рыба. «Жвака, а не рыба, – как любил говорить Комельков, – с двумя большими глазами и улыбающимся ртом».

Крепкое загорелое лицо казака Сашки неожиданно побледнело, – не только побледнело, а даже похудело, на лбу выступил пот. Мы еще ничего не поняли, а он уже все понял и знал, что за рыба сидит в сети.

Неведомо только было, как большая рыба очутилась в маленьком канале, соединяющем два ерика. Наверняка отклонилась от своего генерального курса, увлекшись сбором всяких донных червячков, букашек, рачков, сочных корешков, годных в пищу, – ничего другого эта большая древняя рыба не ест…

Движения казака Сашки сделались мягкими, осторожными, будто он находился в разведке и не имел права совершить что-нибудь привлекающее внимание, угловатое, резкое – не мог издать громкий звук, щелкнуть переломившимся сучком, кого-нибудь окликнуть или ударить по воде веслом.