Разбитое зеркало (сборник)

Весна – это хорошо, весной душа всегда чувствует себя освобождённо. Только сны старший лейтенант раньше видел одноцветные, чёрно-белые, как на фотографии, с серыми переходными тонами, а в этот раз увидел сон цветной. Даже яркий куриный желток в солнечной серёдке разглядел… К чему бы это?

Говорят, что цветные сны видят только люди со сдвигом, сумасшедшие. Но Горшков никак не мог считать себя сумасшедшим, не было на то оснований. И поводов не было. Тогда к чему нарисовался цветной сон, так контрастно выглядевший с мрачной предрассветной темнотой?

Внутри родилась тревога, холодная, сосущая, старший лейтенант напрягся, чтобы задавить её, но не тут-то было, тревога не проходила.

Неужели цветной сон – к беде? Горшков постарался выбросить эту мысль из головы: в конце концов Бог не выдаст, свинья не съест.

В хате было холодно. Тепло, которым их одарила вчера вечером печка, истаяло – утекло сквозь щели и мелкие поры, проделанные разными жучками, мокрицами, червяками, букашками, древоточцами и прочей нечистью, которой в каждом обжитом доме водится с избытком; спящие бойцы жались друг к другу, сипели простуженно.

Сегодня вечером им предстояло уйти в поиск. Всей группой, здесь не останется никто, только Пердунок – за старшего. Стеречь манатки и принимать по описи наркомовские сто граммов, когда их принесут бойцы хозвзвода.

Впрочем, Пердунку не привыкать, он много раз выступал в этой роли, уже освоился. При случае и выпить мог…

Поняв, что уснуть больше не удастся, Горшков поворочался ещё немного и, сдвинув в сторону ворох соломы, поднялся.

Вышел на улицу.

Было ещё темно, но чувствовалось – рассвет скоро наступит, серых пятен в черноте неба стало больше, деревня, в которой они остановилась, уже ощущалась – есть она. Соседний дом, расположенный метрах в двадцати от хаты, вот-вот проступит своими угловатыми формами из темени, он тоже ощущается, и другие дома ощущаются; да и люди уже начали просыпаться, хотя в окнах не видно ещё ни одного огонька.

Стрельбы не было слышно, словно бы жизнь на фронте замерла, лишь на горизонте подрагивало, освещая край земли, трепетало пламя – горела то ли рига, то ли дом, и это нервное свечение вновь родило в душе тревогу.

Было морозно. Снег ёжился, скрипел недобро, от скрипа этого даже ломило уши, Горшков шагнул с небольшой ступеньки, заменявшей хозяйке крыльцо, в темноту, пошарив рукой под ногами, ухватил горсть жёсткого крупчатого снега, приложил к лицу.

Ломота в ушах прошла, её придавил ожог, оставленный горстью снега – новое ощущение всегда перебивает старое. Горшков подцепил в руку ещё немного снега, притиснул к вискам, потом слипшимся жёстким комком потёр затылок. Перекалённый снег этот напоминал камень.

Постояв ещё немного, он вернулся в избу.

– Что, товарищ командир, подъём? – послышался из влажной охолодавшей темноты тихий голос Мустафы, зашуршала солома.

– Спи, Мустафа, – сказал Горшков, – ещё рано. Сегодня – всем спать вволю. Под завязку.

Мустафа пробормотал про себя что-то невнятное, поворочался ещё немного и, уходя в сон, засипел по-ребячьи удовлетворённо…

Уходили под вечер, в стылой, рассыпающейся, будто крупа, мгле. Погода обещала смену, возможно, даже и ветер подует с другой стороны, но в то, что отпустят морозы, не верилось – эти будут трещать при любой смене погоды, в любой ветер, придавит их только весна, подойдёт её пора, с юга приплывёт тепло и придавит зиму, больше ничто не справится, а пока мёрзлый снег скрипит под ногами да волокутся по нему, переползая с одного на другое, хвосты затевающейся метели.

Плохо, когда вот так, ни с того ни с сего, с земли начинают подниматься крученые султаны снега, в воздухе что-то лопается сухо, противно, – обычно так рождается метель. По сибирским меркам метель может длиться неделю, две недели, бывает даже – и месяц, здешние же мерки – более лёгкие, здесь пурга столько не держится.

В метели легко заплутать, даже имея на руках карту и компас, но во всяком таком минусе есть и свои плюсы: метель хорошо скрывает следы – не узнаешь, кто прошёл и куда делся.

Горшков двигался первым, замыкающим он поставил старшину, тот прикрывал цепочку.

В воющих, крутящихся бешено хвостах снега благополучно обошли окоп немецкого боевого охранения с заиндевелым пулемётом, грозно, на манер зенитки, задравшим вверх ствол, потом одолели перемычку, разделявшую две линии окопов, и очутились в степи.

Фронт трещал по швам, сплошной укреплённой линии не было ни у нас, ни у немцев, в неразберихе этой на фрицев можно было нарваться в собственном тылу, а в тылу фашистском найти наших. Как будет разрублен этот сложный узел, пока не знал никто.

Карта – хорошая карта, немецкая, генштабовская, которая имелась у Горшкова, оказалась плохой помощницей – все приметы, указанные на карте, были скрыты снегом, зимой, вьюгой, темнотой; от хуторов, указанных на ней, остались лишь рожки да ножки, от деревень – отдельные дома, издырявленные осколками снарядов, да голые печные трубы.