Разбитое зеркало (сборник)

– Мустафа! – Горшков вновь зацепил пальцами крошево, припечатал к лицу ординарца, растёр, затем, задыхаясь, помял ему плечи, руки. – Вставай, Мустафа! Давай, брат, давай! – Старший лейтенант дёргался, хрипел, клацал зубами, сипел, стонал, готов был укусить ординарца – ему было важно привести его в чувство, и он это сделал.

Мустафа, шатаясь, поднялся, взмахнул руками, чуть не опрокинувшись на спину, Горшков ухватил его за воротник рубахи, помог удержаться. Потом пошарил рукой в снегу – он совсем перестал чувствовать холод, – и выволок оттуда автомат. Отряхнул его от снега и ледышек.

– Пошли, Мустафа!

Разгребая ногами снег, дырявя примёрзшие к ступням носки, проваливаясь по пояс, Горшков пересёк дно балки, стараясь в темноте угадать собственный след, спрятанный под настом – на поверхности всё равно оставались неровные кучки, след можно было угадать, – затем, оскользаясь, хрипя сдирая ногти на пальцах, стал подниматься вверх, на закраинку балки. Не оглядывался на ходу – во-первых, оглядываться сил не было, во-вторых, спиной, лопатками он чувствовал, что Мустафа движется следом, в-третьих, слышал сипение ординарца…

– Ещё немного, Мустафа, – выбил он из себя вместе с кашлем и слюнями, когда до закраины оставалось метров семь, не больше, неожиданно накренился, опрокидываясь назад, в балку, и чуть было не опрокинулся, но подоспел оживший Мустафа – вовремя это сделал, помог удержаться на ногах…

Горшков выкашлял из себя смятое «спасибо» и полез дальше, сдирая с пальцев ногти.

Наконец достиг закраины, заполз на неё грудью, животом и затих на несколько мгновений, неподвижный, будто мертвец. Холода не ощущали уже не только ноги Горшкова – не ощущало всё тело, руки, пальцы свело, скрючило внутри, образовалась намерзь, но старший лейтенант был жив.

– Хы-ы-ы, – рядом ткнулся головой в снег Мустафа, распахнул чёрный рот, выплюнул комок слюны, тоже чёрный, тягучий, будто кисель. – Хы-ы-ы.

Горшков приподнял голову, окутался невесомым паром:

– Лежать нельзя. Подымайся, Мустафа!

– Хы-ы-ы… Не могу!

– Надо, Мустафа! – Старший лейтенант упёрся кулаками, костяшками пальцев в снег, сделал рывок, приподнялся на несколько сантиметров, но ослабшие руки не удержали его, он снова ткнулся грудью в наст, застонал, покрутил головой упрямо и вновь упёрся кулаками в мёрзлую твердь. Прохрипел, сцепив зубы: – Надо, Мустафа! – в следующее мгновение вновь попытался оттолкнуться от земли.

Несколько секунд держался на вытянутых руках, потом опять опустился грудью на наст и в несколько приёмов, хрипя и плюясь снегом, закинул ногу на закраину. Вторая нога некоторое время оставалась лежать на склоне – Горшкову казалось, что она висит в пустоте, – он пошевелил ею и не понял, работает она или нет, живы пальцы или отмёрзли? Попробовал подтянуть ногу к себе.

Нога тихо поползла по склону вверх, упёрлась в обледенелый заструг и застряла.

Горшков вновь захрипел, стиснул зубы и, откинув автомат на закраину, чтобы не мешал, впился пальцами в снег. Подтянулся и понял наконец, находится на закраине целиком – и сам тут, и ноги его тут, не сорвались в балку, – раздвинул губы в обрадованной улыбке – удалось!

Несколько мгновений полежал неподвижно, приходя в себя, затем подтянулся опять, и опять это ему удалось.

Теперь можно было подниматься. Старший лейтенант подхватил правой рукой автомат, оперся на него, оторвал тело от снега, встал на колени и повёл головой из стороны в сторону, словно бы хотел осмотреться.

Темно было в степи здешней, нехорошо, враждебно, и сердце, которое билось в груди, отзывалось на эту темноту слабым отзвуком, возникающим в глотке, едва приметными толчками. Горшков услышал этот отзвук и, помогая себе автоматом, развернулся к Мустафе, протянул руку:

– Вставай!

Мустафа по-птичьи часто поклевал головой, просипел одышливо, едва слышно:

– Счас!

– Вставай! – Горшков вновь потыкал рукой в темноту, подавал её Мустафе, а ординарец словно бы и не видел её, дёргал головой беспомощно, ворочался, стонал, сипел и никак не мог ухватиться за протянутую руку – ослаб. – Ну!

– Счас!

Он всё-таки поднялся, разведчик Мустафа, завис над землёй косым обрубком, покачнулся обессилено, Горшков сделал несколько шагов, уходя от балки, погрузился ногами в перепаханный снег почти по колено, Мустафа сделал несколько шагов следом, также погрузился по колено в скрипучее обледенелое крошево, намешанное танковыми траками.

– Хы-ы…

Первым они нашли Вольку. Волька был раздавлен гусеницами – тело изжулькано, размято, вмазано в снег, голова, откинутая в сторону, была цела – тяжёлая танковая гусеница проползла мимо.

– Эх, Волька, Волька, – выдавил из себя лейтенант слёзно, – ну чего тебя понесло в эту сторону, почему ты не спрыгнул в балку? Надеялся убежать в степь? От танка не убежишь. – Горшков передёрнул плечами, давя в себе взрыд: он просил у Вольки прощения.