Разбитое зеркало (сборник)

Мустафе показалось, что Горшков мёртв – и лицо мёртвое, белое, мёрзлое, и тело мёртвое, неподвижное – ни одной живой приметы, и снег, попадавший на старшего лейтенанта, не таял, поскольку человек этот был уже мёртвый.

– Ну как, Мустафа, жив? – не поворачивая головы и не открывая глаз, тихим сиплым голосом спросил старший лейтенант.

– Жив, товарищ командир. И вы, я вижу, живы…

– Жив, Мустафа. – Горшков шевельнулся устало. – Как там ребята наши? Видно кого-нибудь?

– Никого не видно. Танки только шмурыгают туда-сюда.

– Надо ползти дальше, Мустафа, – с трудом выкашлял из себя Горшков, – на ту сторону…

– А вдруг танки обойдут лощину и появятся на той стороне? А, товарищ командир?

– Не обойдут, – уверенно прохрипел Горшков, – это не лощина, а балка. А балка может тянуться километров на пятнадцать. Её хрен обойдёшь, Мустафа.

– Тогда поползли. Надо двигаться. Иначе мы замёрзнем.

Горшков ничего не сказал на это, приподнял и окунул голову в снег, в следующий миг проворно заработал руками. Зацепленный ремнем за локоть, за ним тащился немецкий автомат.

А наверху, на закраине балки, продолжали беситься, ездить взад-вперёд танки. Ревели моторы, чёрный дым, тугими струями вырываясь из выхлопных патрубков, уносился в косматое тёмное небо, мела позёмка, закручивала снег в тонкие высокие верёвки, ветер со злым хохотом перекусывал их, и свитые стеклистые жгуты с грохотом шлепались вниз…

Они проползли ещё немного, уткнулись в крутой бок балки и, ошалело крутя головами, выбрались на поверхность почти одновременно. В то же мгновение услышали автоматную очередь. На противоположной стороне балки, на гребне закраины, стоял автоматчик и методично поливал из «шмайссера» темноту.

Очередь прошла совсем недалеко от разведчиков, встряхнула землю, снег, протыкаемый пулями, зашипел сыро, в следующее мгновение очередь отползла в сторону, разбила толстый кусок льда, невесть откуда тут взявшегося, и угасла.

Автоматчик посветил в глубину балки фонариком, – ну как будто ему не хватало режущего пламени танковых прожекторов, – ничего не увидел и снова взялся за «шмайссер». Стрелял недолго – кончились патроны. Фриц ловко, в несколько коротких движений сменил рожок и вновь открыл стрельбу.

Опустошив рожок, он плюнул с закраины в балку, послушал, как вскрикивает дурашливо, воет, хохочет пьяный ночной ветер, ознобно передёрнул плечами и побежал к танку, поджидавшему его. С одного раза запрыгнуть на броню немцу не удалось, со второго раза – тоже, вскарабкался он лишь с третьего броска, гулко затопал сапогами по заиндевелому, покрытому морозной крупкой металлу, подавая команду механику, потом прокричал что-то гортанно, по-птичьи резко. Люк открылся, автоматчик нырнул внутрь, танк дёрнулся нервно, будто примёрз гусеницами к снегу, заскрежетал траками, выбил под себя несколько обледенелых кусков и устремился вперёд…

Танки ушли. В балке Горшкову с Мустафой нечего было делать. Старший лейтенант, скорчившись в три погибели, прохрипел ординарцу:

– Как ты, Мустафа?

– Дохожу. Замёрз совсем. Бежать отсюда надо, товарищ командир. Бегом бежать.

– Погоди. Надо поискать наших, забрать тех, кто остался в живых.

– Околеем, товарищ старший лейтенант!

Горшков пошевелил губами безмолвно, пробуя разлепить их – слиплись совершенно неожиданно, будто смёрзлись, – с трудом разлепил и проговорил каркающе, будто ворона, – нет, не проговорил, а выкашлял из себя:

– Если понадобится, Мустафа, околеем, но своих не бросим.

Сунул руки в снег, к ногам, ожесточённо пощипал икры, растёр пальцы. Покаркал вновь:

– Мустафа, не сиди, разотрись!

Дыхание высоким позванивающим облаком всплыло над старшим лейтенантом, завспыхивало недобро, словно бы освещённое чем-то изнутри, и, повисев несколько мгновений над головой Горшкова, погасло – опустилось вниз. Мустафа не ответил Горшкову. Старший лейтенант рывком выдернул себя из снега, подгрёбся к ординарцу и, ухватив его обеими руками, дёрнул наверх, засипел дыряво:

– Вставай, Мустафа!

Мустафа вяло мотнул головой:

– Не могу!

– Вставай!

– Всё, товарищ командир, – пробормотал Мустафа едва внятно, – укатали сивку…

– Вставай, Мустафа!

Мустафа дёрнул ногами один раз, другой, попробовал приподняться, но в следующее мгновение обвис на руках старшего лейтенанта, словно бы потерял сознание.

Горшков отпустил его, Мустафа неловко завалился в снег, накренился.

– Вот Матерь Божья, – старший лейтенант ногою отгрёб от Мустафы снег, ухватил в руку пригоршню льдистого крошева, приложил к лицу ординарца. Мустафа застонал.

Старший лейтенант нагнулся, ухватил ещё снега, растёр на лице, удовлетворённо хакнул, выбив из горла мёрзлую пробку, когда на щеке Мустафы появилась кровь – несколько маленьких чёрных капель.

Раз кровь не обратилась в ледяное варево, не стала ничем, а выступила из царапин – значит, жить будет.