Разбитое зеркало (сборник)

– Эй, есть тут живой кто-нибудь? – выкрикнул Пчелинцев сипло, незнакомо. Застыл в цепенящем напряжении – прозвучит в ответ что-нибудь живое, человеческое, или не прозвучит? И тут издалека до него донеслось сдавленное водой, сплющенное донельзя:

– …в-в-в.

Пчелинцев уловил этот звук, попробовал разобраться, но ничего не понял, замер, ожидая, когда снова раздастся это неопределенное «в-в-в», но не дождался и прокричал в третий раз:

– Эй, кто тут? Отзовись!

И не успел еще угаснуть, утонуть в воде его вопрос, как в ответ пришло уже знакомое:

– …в-в-в!

Нет, так он ничего не разберет. Надо собраться, напрячься изо всех сил, убить в себе все хрипы, клекотание, бой сердца, плеск крови, и тогда он обязательно поймет, кто же тот горемыка, что делит с ним судьбу? Можно было, конечно, высчитать, кто это, но вряд ли подобная задача была по зубам Пчелинцеву – для этого нужна какая-то дополнительная информация, дополнительные сведения, потому что на «Лотосе», когда суденышко отчаливало от берега, были посторонние люди. Мало ли кого могло занести в машинное отделение! Дежурил там Колян Осенев. Но если рядом колдовал, обвивался вокруг дизеля Ежов, то в этот момент в машинном отделении могла запросто очутиться и пассажирка-повариха, которую Пчелинцев видел на берегу. Стоп! Ежов, Ежов… Опять этот дамский угодник, будь он неладен! Пчелинцев мучительно покривился лицом, потер пальцами виски: к черту этого Ежова. Ходит, наверное, сейчас по берегу, штанами пыль метет, а может быть, с его Марьяной на скамеечке сидит. Пчелинцев подавил глухой болезненный стон, вспухший в горле, закашлялся, кашель этот отвлек его, он пожурил себя за возврат к старому, снова собрался с силами, выкрикнул:

– Кто?

– …в-в-в!

– Ты меня слышишь?

– У-у!

– Хорошо слышишь?

– …о-о-о!

– Не пойму, кто ты? Разобрать никак не могу, – на этот раз тихо, не в силах перебороть сипенье, пробормотал Пчелинцев и в ответ услышал совершенно отчетливое – такое же тихое, раздавшееся совсем рядом, заставившее его вздрогнуть, нехорошо похолодеть лицом, но очень отчетливое:

– Я это. Ежов. Ежо-ов!

Когда «Лотос» отходил от берега, то в машинном отделении у дизеля находился Ежов. Да, Ежов, хотя и не его была вахта. На вахте должен был стоять моторист Колян Осенев, хмурый угреватый парень, который в свои двадцать семь лет никак не мог жениться, девки бегали от него, будто он какой-то неизлечимой хворобой страдал, но вот Коляну, кажется, приплыло счастье в руки… Познакомился он с дивчиной, а та не то чтобы глаз не воротит, а, наоборот, смотрит-смотрит, никак насмотреться не может. По душе пришелся ей Колян, нескладешный, погруженный в себя, почти всегда молчаливый, не отказывающийся ни от какой работы.

Пришла дивчина на причал проводить Осенева – это ее видела Марьяна, – а Колян, как на грех, у дизеля стоит, вахту несет.

Вот и получилось, что примчался Колян к Ежову, обе руки к груди приложил, прохрипел, будто больной, – вон как от любви охрип, и не только охрип, а и похудел, в лице сдал, – боясь, что с дивчиной не поцелуется напоследок:

– Слушай, выручи, а? Подежурь чуток на машине, а отчалим от берега, я тут как тут буду. Сразу к дизелю. А, друг?

Коляново положение было понятно Ежову. Так что, почему б не выручить его, не постоять минут пятнадцать на вахте. В следующий раз Колян выручит Ежова – долг ведь платежом красен! – и отстоит у дизеля не пятнадцать минут, а больше. Сколько Ежов попросит, столько и отстоит. Отчего ж не выручить? Не то ведь Колян побежит к этому самому… к старшему механику Пчелинцеву, тот все равно заставит Ежова у дизеля дежурить. Как пить, заставит, ибо он за Марьяну никакого спуска не даст. И что плохо – в таком разе Ежову уже никакие отгулы не светят.

– А, друг? – Колян от напряжения даже закашлялся.

– Давай, Колян, дуй к своей милахе, – проговорил Ежов согласно. Поднялся. – Целуйся с ней на здоровье! – Коротко хохотнул, помотал перед собою ладонью, будто дым отгонял, а когда Колян Осенев уже громыхал башмаками по палубе, прокричал вслед: – Если что, не бойся, у меня врач знакомый есть. Враз освободит твою зазнобу от ненужного груза.

На счастье, Колян последних слов Ежова не расслышал.

Колян Осенев не успел вернуться в машинное отделение, когда произошло то непоправимое, о чем мы уже знаем.

Машинное отделение – довольно просторное, всегда чистое, ухоженное помещение, святая святых любого, способного передвигаться по воде предмета, будь то жестяное корыто с подвесным мотором или же огромный трехпалубный теплоход, который чувствует себя вольготно как на реке, так и на море. Дизель на «Лотосе» хоть и старым был, вроде бы ему на пенсию давно пора, но Пчелинцев его хорошо отладил, нашел с машиной общий язык, так что ни разу еще движок не подводил своего хозяина. Все тут было привычным, дизельная музыка слух веселила, и Ежов замурлыкал в такт машинным выхлопам бессловесную песенку.