Разбитое зеркало (сборник)

Все, что связывало ее с Ежовым, возникло как-то слепо, безотчетно, это было похоже на прыжок с крутого высокого берега в воду, когда важно бывает не как вонзишься в эту воду, не ощущение глубины, в которую ты стремительно входишь, не полумрак и прохлада, а сам полет. По-о-ле-ет! Именно в этом полете, когда невозможно даже оглянуться, рассмотреть, что же есть слева и справа, каков цвет неба, каковы цвета воды и берега, Марьяна сейчас и находилась.

Обстановочное судно заканчивало грузиться. Марьяна остановилась в ивняке и, потирая ногою о ногу – навалились комары, – начала дожидаться момента, когда Ежов окажется где-нибудь неподалеку и можно будет окликнуть его.

Минутой спустя она рассмотрела то, чего не видела раньше, – в притеми кустов, по ту сторону причала, тоже появилась женщина, молодая, моложе Марьяны… Марьяна, как всякий человек, выросший в рыбацкой семье, обладала острым взглядом, решительным характером, осторожностью, – хорошо разглядела ее, увидела, что женщина, стоявшая в ивняке по ту сторону причала, тоже босиком, тоже обувь бережет. Улыбнулась понимающе, бросила джинсовые танкетки на землю, сунула в них ноги, застегнула пряжки.

– Интересно, к кому же ты, босоногая такая, пришла, а? – поинтересовалась Марьяна вслух.

В глубине груди шевельнулся холодный подозрительный комок – уж не к Ежову ли? Марьяна ожесточенно потрясла головою, рассыпав тяжелые светлые волосы по плечам. Собрала их в руку, хотела было затянуть пряжкой, но в это время увидела Ежова – тот по гибкой деревянной сходне спустился на причал, внимательно огляделся по сторонам, и Марьяну опять кольнуло острое: неужто эта девчонка пришла к нему? Но нет – девчонка, стоявшая в ивняке по ту сторону причала, даже не шевельнулась. У Марьяны отлегло: значит, не к Ежову.

– Володя, – позвала она тихо, каким-то раненым голосом, но Ежов не услышал. Тогда Марьяна позвала громче. Ежов опять не услышал, и ей от этого стало больно.

Она вышла из ивняка, тут Ежов увидел ее, высокий, легкий, гибкий, вдруг сорвался с места и понесся к ней. Подбежав, схватил за плечи, увлек в ивняк, заговорил хрипло:

– Ты что? А вдруг заметят?

– Ты не бойся, Володенька, Пчелинцев уже все равно обо всем знает, а другим до нас дела нет.

Хоть и говорила Марьяна легко и вроде бы бездумно, на самом деле это было не так – она боялась, и не только злых языков боялась. Но ради того, чтобы повидать Ежова, была готова поступиться многим. В общем-то, не только многим, но и всем… Ох и захватывающим, долгим, слепящим был полет, в котором она находилась!

– Дела, говоришь, никому нет? – Ежов прижал ее к себе. – А общественность на что существует?

– Общественность ныне в такие дела не вмешивается. У нее других забот полно. Да и поздно вмешиваться-то. Есть суд на подобные вещи другой – суд свой собственный.

– Чего это тебя в философию потянуло?

– Не знаю. – Марьяна потерлась щекой о его руку. – Тревожно мне что-то. Не ведаю даже, почему так тревожно. Ты в приметы веришь?

– Ап! – Ежов сделал хлопок рукой. – Смотри, комара какого здорового поймал! Суп из него можно варить, такой представительный, толстый и длинный комар! Из верхней части кулака голова торчит, из нижней – ноги… Видишь?

– Веришь в приметы или нет? – упрямо спросила Марьяна.

– Это важно?

– Как сказать… Зеркало у меня сегодня разбилось. Огромное зеркало, от старинного трюмо. На стенке оно висело. Прихожу я, значит, домой, а в почтовом ящике – письмо от тетки Васены. Села я за стол прочитать это письмо, как вдруг что-то ахнет, будто в квартире граната разорвалась. Оказывается, это ни с того ни с сего зеркало, висевшее на стене, свалилось, в пол врезалось. Минут двадцать я осколки собирала…

– Ну и что же из этого следует?

– Разбитое зеркало – к несчастью.

Ежов снял руку с Марьяниного плеча. Совсем близко она увидела его лицо с упругими желваками, напряженно двигавшимися под кожей щек, шероховатые от ветра губы, глаза, спрятанные в затень бровей.

– Примета, значит? – шепотом спросил он, что-то прикидывая в уме, и Марьяна поняла, что он прикидывал, похоже, опасался стычки с Пчелинцевым. А раз такая примета выпала, то этой стычки не миновать.

– Ты Пчелинцева не бойся, – успокоила она, – он не то чтобы человека, он воробья, он даже муху не обидит.

– Что верно, то верно, – усмехнулся Ежов. – Подойдет такой мухолюб сзади, шкворнем по черепу саданет, к ногам груз прикрутит – и в Волгу. Ищи потом, свищи со свечками, куда это товарищ Ежов подевался? А он на дне лежит, с рыбами беседу ведет…