Разбитое зеркало (сборник)

Обдумывая, как ему лучше начать поиски двери, Пчелинцев окончательно пришел в себя, мысль его начала работать спокойно, размеренно, страх исчез. Он знал теперь, что сделает все, абсолютно все, чтобы выбраться из ловушки, в которую попал.

Осторожно соскользнул в воду, поплыл в черноте в том же направлении, что и прошлый раз, и снова угодил пальцами в прочную литую стенку. Та-ак. Что же это может быть? Перегородка, в которой находится дверь, или что-то другое? Бортовая обшивка? Пол? Потолок? Может, он по положению батареи, на которой сидел, неправильно сориентировался, может, дверь находится совсем в другом месте? Грудь начала подпирать боль, и он повернул назад, уходя по скрутке в воздушную подушку. Набрал воздуха, совершил еще один бросок, на этот раз чуть левее. Снова впустую. И следующий бросок тоже оказался пустым.

Но зато он был уверен, что таким образом прощупает, сантиметр за сантиметром, все пространство кубрика и в конце концов наткнется на дверь. Обязательно наткнется. Другого просто не дано.

На седьмой или восьмой раз – он точно не помнил – когда Пчелинцев нашел приставную лесенку с ребристыми истертыми порожками. Но лесенка не вывела Пчелинцева к двери, она была при падении отшвырнута в сторону. В следующий заход он оттащил ее от стенки, утопил в воде.

Надо было отдохнуть. Перебирая руками скрутку, приплыл к батарее, вскарабкался на насест. Уселся на нем, будто ворон на пне, опустил понуро руки, склонил мокрую, занемевшую в висках голову. Неожиданно снова подумалось о Марьяне, и из темноты всплыл перед ним чуть приметный, чернота в черноте, лик бывшей жены – нежный, с трогательным, немного детским незащищенным овалом, ровными чертами лица. Ну что ты наделала, Марьяна? Зачем тебе дался этот Ежов?

При воспоминании о Ежове Пчелинцев вздрогнул, ожесточенно покрутил головой, словно хотел вытряхнуть эту фамилию из собственного мозга. Опять Ежов! Он ведь и Марьяну бросит… Точно, бросит он тебя, Марьян.

Бессильно скрипнув зубами, Пчелинцев ощутил, как по щеке потек теплый скользкий шарик, шустрый, словно комочек ртути. Ладно, не к чему мокрить собственные щеки, мокроты и так более чем достаточно. Жаль вот только, что судьба так несправедлива к нему – он, Пчелинцев, заперт и если через несколько часов не выберется отсюда, то погибнет, а Ежов, красавчик писанный, ходит, наверное, сейчас по берегу, дамам рассказывает, в какой он оборот попал, как смерти в глаза заглянул, да не понравился пустоглазой…

Начали нехорошо дрожать руки и отчего-то закаменели, совсем непослушными сделались колени. Пчелинцев усмехнулся горько, одиноко – не приведи бог, если такое испытание на долю Ежова выпадет. От страха красавчик, наверное, и окочуриться может.

И все-таки в том, что руки дрожат, ноги негибкими деревяшками стали, не Ежов виноват, нет. Вон и спина вся с прилипшей к ней майкой пупырчатой пшенкой покрылась. Хоть и лето на улице и днем жара до тридцати пяти градусов поднимается, а здесь, на волжском дне, холодно, очень холодно. Температура воды здесь градусов шесть-семь, не больше.

Этак и замерзнуть, пожалуй, недолго. Но холод – это полбеды. Страшно другое – с каждым вздохом Пчелинцева уменьшается кислородный пузырь в кубрике. Кислород тает, и тают соответственно шансы на жизнь. А потом в корпусе, видать, свищи есть – пузырь и по этой причине тает, к горлу подступает вода. Надо спешить.

Летом дни на Волге стоят долгие, затяжные – вот уже и солнце завалилось за линию горизонта, и времени уже немало, а на улице все еще светло. Потом на бледном лике угасающего дня проступают звезды-конопушины, вначале неясные, слабенькие, но затем стремительно набирающие силу. И только тогда на землю ловко и бесшумно наваливается ночная чернота.

В сумерках Марьяна на моторке приплыла к островку, от которого должен был отправиться в плавание «Лотос». Тупо ткнувшись носом в заросший камышовыми дудками берег, моторка остановилась, движок дважды чихнул и замолк – хоть и имела Марьяна документ на управление моторной лодкой, а водителем она была не ахти каким, поэтому вся бегающая по воде механика плохо подчинялась ей.

Она спрыгнула на берег, держа в руках модные, лишь сегодня купленные в магазине джинсовые босоножки, сбросила с носа моторки веревочную петлю, зацепила ею за сук.

Пошла к причалу босиком, ощущая, как вечерняя трава приятно холодит ступни ног, щекочет щиколотки, и есть во всем этом что-то домашнее, милое, близкое душе. Она не могла ответить себе на вопрос, зачем приехала сюда – совершила этот поступок совершенно бесконтрольно, по какому-то слепому позыву души. Потянуло – и все!

Причал, где стоял «Лотос», был маленьким – метров тридцать длиною, не больше, тут только два катера и в состоянии пришвартоваться. К самому «Лотосу» Марьяне подходить нельзя было – мог увидеть Пчелинцев, а ей не хотелось причинять ему боль, мог увидеть и шкипер – человек грубый, привыкший материться не только при мужиках, а и при женщинах, могли увидеть и другие, с кем Марьяне сейчас не хотелось встречаться. Ей нужен был сейчас один человек, только один – Володя Ежов.