Разбитое зеркало (сборник)

Два мускулистых, до коричневого сапожного глянца загоревших мужика выхватывают осетров из прорези за «уши» – эти толстые и прочные, словно прессованная фанера, плавники, и со всего маху бьют тяжелой колотушкой по хрящеватым рыбьим лбам. Осетры дергаются, рубят косо срезанными акульими хвостами воду, и, кажется, розовый вечер оглашается тяжелыми предсмертными стонами. Но нет – тихо, лишь тупой дополнительный удар колотушки по голове князь-рыбы, и осетриный хвост уже не дергается, не мутит воду, он дрожит в агонии. С него вместе с каплями черноватой густой крови стекают и шлепаются в прорезь последние капли жизни… А дюжие загорелые мужики, одетые в оранжевые светящиеся жилеты, поднатужившись, выбрасывают осетров, одного за другим, из прорези на деревянную палубу икорного суденышка. Там тоже работают люди, что короткими и широкими, словно саперная лопатка, ножами делают одно ловкое движение, и мутновато-блеклые животы осетров распахиваются надвое, будто пальто с оборванными пуговицами. В распахе среди одуванчиково-ярких, влажных брюшин покоятся желтовато-черные пироги, обтянутые белесой пленкой. Это икра. Икру сгребают в ведро, осетра же, еще трясущего хвостом от боли, отправляют в другие руки, на балык. А из прорези тем временем поступают новые рыбины.

Тишина стоит над банком. Тишина, сопровождаемая частыми мокрыми ударами, будто вальком колотят по белью, – это дюжие бойцы деревянными колотушками проламывают осетровые головы… Пчелинцев эту работу не любил – жалко было осетров, не в его характере подобное. Ибо по натуре своей он был человеком мягким, тихим – никто никогда не слышал, чтобы он повышал голос, ругался, суетился попусту. И отношение к Пчелинцеву у окружающих было под стать его характеру – добрым и тихим, – невозможно ведь поднять руку или же просто накричать на такого доброжелательного человека. Поэтому даже самые вздорные люди окорачивали себя, когда оказывались лицом к лицу с Пчелинцевым. Хотя был один человек, который обидел Пчелинцева, был… Но об этом позже.

В общем, бросил Пчелинцев выгодную денежную работу в рыболовецкой бригаде. Ушел в мореходное училище, окончил его и поступил работать в порт. На судно «Лотос».

Без обстановочного судна, без поставленных им бакенов пароходы как без глаз – запросто на мель сесть могут. Так что Пчелинцев считал свою службу важной и не испытывал никаких терзаний по поводу того, что поменял осетровый фарт, рыбацкую удачу на мельтешенье от бакена к бакену. Он все время пропадал на работе – дома ему приходилось бывать редко. Случалось, отсутствовал неделями. И иногда страдал от этого – дома ведь жена оставалась. Одна. Молодая и такая красивая, что Пчелинцеву порою даже страшно делалось – ну и диво же ему досталось в жены. Страшно и невыносимо тоскливо становилось, когда в голову западала мысль, что Марьяна в эти долгие отлучки может отдалиться от него, из родной обратиться в чужую. А это было для Пчелинцева хуже смерти – он, тихий, скромный, стареющий человек, любил Марьяну, очень любил.

При воспоминании о жене Пчелинцев зашевелился во сне, вытянул ноги, уперся ими в теплую стенку кубрика, вздохнул. Что-то ласковое, будто июньская волна, обдало его изнутри, сняло усталость дневной вахты, которую он отстоял, в какие-то считанные миги сделало его сон легким и безмятежным. Вспоминая Марьяну, Пчелинцев обязательно тосковал, скучал по ней, а потом на смену тоске приходила ласковая легкость, и сон делался блаженным, добрым. Если это случалось не во сне, а на работе, то работа начинала спориться, и он мечтал о минуте, когда вернется домой и его встретит Марьяна, красивая, как летний день, как солнышко астраханское, высокая, долгоногая, со светлыми родниковыми глазами, белыми крыльями волос, спадающими на плечи.

Но вот при мысли о Марьяне что-то больное возникло в груди, вспыхнуло огнем так, что Пчелинцев чуть не закричал. Не видеть ему больше Марьяну, воспоминание о ней никогда не будет больше вызывать улыбку, и все эти легкие сны, оставляющие после себя радость, – все это прошлое, вчерашний день. Все это осталось позади.

Десять дней назад Марьяна все же не вынесла испытания одиночеством… В общем, ушла она от Пчелинцева.

Вспомнив об этом, он дернулся на узкой койке, застонал хрипло, словно его, как птицу, подшибли на лету.