Разбитые часы Гипербореи

Раздалось сопение Воркунова.

– Пожалуй, ты права. Ладно, обещаю.

Глава четырнадцатая. Смертельный прыжок в никуда

Рискнуть – значит на мгновение потерять точку опоры. Не рисковать – значит потерять самого себя.

Серен Кьеркегор

* * *

Сказать – это одно, сделать – другое. Это кажется, что все легко и просто. Но это не так.

Да, она поддалась минутному порыву, поэтому предложила поехать на место будущей экспедиции самой. Вместо погибшего Шепилова. Она даже не знает, что на нее нашло в тот момент. Почему из нее вырвалась, как джинн из бутылки, эта бравада. Ей жалко Воркунова и фирму, где она работает не так давно, но уже болеет за дело, которым занимается. Кажется, это называется корпоративная солидарность. Вон японцы целую культуру построили на этом понятии.

А она? Только ли корпоративная солидарность двигала ею? Или здесь было что-то иное? Какой-то вызов… Самой себе… желание испытать себя в трудных обстоятельствах, но зачем?

Эти вопросы мучили Анфису. Она не находила на них ответа. А может быть… ей все хотелось увидеть собственными глазами, проникнуть в тайны, скрытые от других. Но ведь это опасно, говорила она себе. Чертовски опасно. Куда ты лезешь?

В таком вот расстроенном состоянии она подошла к дому и увидела Лавочкина, сидящего на скамейке.

– Ты что здесь делаешь?

– Жду тебя.

– Зачем?

Он пожал плечами.

– Ну, просто так.

– Ты мог позвонить?

– Мог… но ты могла закапризничать и не захотеть меня видеть.

– Ты считаешь меня такой… капризной?

– Иногда.

Анфиса посмотрела на часы.

– Как долго ты здесь?

– Полтора часа.

– Валя! – она присела на скамейку рядом. – Валь! – была минута, когда она поддалась этому искушению. Рассказать своему другу все. Но тут же остановила себя. Лавочкин ее точно никуда не пустит. Он встанет на дыбы и приложит все усилия, чтобы она не поехала. А она уже приняла решение и отступать не намерена.

– Ты что? Что-то хотела сказать?

– Нет. Тебе показалось.

– Уж не скрываешь ли ты что-то от меня? – и он окинул ее подозрительным взглядом.

Анфиса делано рассмеялась.

– Что за нелепые подозрения. Какие у меня могут быть тайны?

– Моя бабушка считает, что тайны есть у всех.

– Твоя бабушка – просто прелесть.

– Она спрашивает меня: почему ты не приходишь к нам в гости.

Анфиса задумчиво посмотрела на него.

– Сама не знаю. Но скоро приду.

– Родители будут рады. Бабушка особенно.

– Валь! У меня дома еды никакой нет. Не смогу ничем угостить.

– А я не голоден. Пойти в какой-нибудь ресторан не хочешь?

– Нет, давай посидим на балконе.

– Отлично.

На маленьком балконе помещались два стула. Какое-то время они сидели в молчании.

– Как прошел твой день? – спросила Анфиса.

– А… ерунда. В сплошной беготне.

– Знаешь, я, наверное, съезжу на несколько дней к себе. В Ораниенбаум.

– Зачем? – быстро спросил Валя.

– Просто так. Кое-что нужно посмотреть из прошлых переводов.

– В самом деле?

– Да.

Он посидел у нее еще какое-то время. Потом они расстались. Анфиса видела, что Лавочкин немного обижен на нее. «Ну и пусть, – думала она. – Если я расскажу ему, то все сорвется. У Вали, конечно, отличная интуиция, раз он понял, что я от него что-то скрываю». Она достала карту Ямпольского: она почти всю расшифровала ее… Не забыть взять этот ценнейший документ.

Она легла спать пораньше. Завтра предстоял трудный день.

Воркунов дал ей тысячу наставлений. Она должна на месте все посмотреть, убедиться в том, что Николай Шепилов уже сделал, для этого Воркунов дал ей его отчеты. С местными жителями контакт он уже наладил.

– Я все поняла.

– Я буду за тебя волноваться, – неожиданно сказал Воркунов. – У меня дочь примерно таких лет. Так что… Береги себя.

– Сделаю все, что от меня зависит.

– Так-то оно так. Я в тебе не сомневаюсь. Но все равно – будь осмотрительна.

* * *

Местные жители встретили Анфису настороженно.

– Утонул мужик, беда, – протянула женщина, в доме которой она остановилась. Там же жил в свое время и Николай.

У хозяйки – ее звали Марья Васильевна – было скуластое смуглое лицо, темные глаза. Сама низенькая, коренастая. Говорила чуть запинаясь, медленно. Взгляд казался тяжелым, порой она смотрела искоса, тогда становилось не по себе.

– Человек. Вот. Утонул. – Женщина говорила так, словно слова вырывались из нее толчками.

– Я знаю. Ужасная трагедия.

– Я ему говорила. Не ходи.

– Почему вы так говорили?

– Здесь зло. В воздухе. Нельзя туда ходить.

– Это ваш страх!

– Это все так говорят. Шаманы. Предупреждали. Об этом. Вы такая молодая. Не ходите, – настойчиво повторила она, чем вызвала у Анфисы невольное раздражение.

– Я не могу.

– Смотрите. Я предупреждаю. Как и его. Здесь. Зло.

– А что вы знаете об экспедиции в начале двадцатых годов прошлого века?

В глазах Марьи Васильевны мелькнул страх.

– Мне об этом дедушка рассказывал. Он на тех людей смотрел как на безумцев. Они были. Безумцы.

Анфиса спросила, глядя в сторону:

– Болезнь «мереченье» существует до сих пор?

– А ничего не умирает. Все. Живет. Только принимает иные формы.

– Я скоро приду.