Разбойничьи Острова

На другой день Угберта Виланского на пустынной дороге нагнал вооруженный всадник. Предупредил:

— Можешь позвать на помощь.

Рыцарь был лет на двадцать старше внезапного врага, всякое успел повидать — но в глубине души содрогнулся. Зловещее впечатление производил незнакомец. Быть может, из-за слишком светлых глаз — нечеловеческого какого-то цвета.

— Не бойся, регинец, я не стану привязывать твое тело к дереву воронам на потребу.

Угберт начал понимать, но было поздно — единственный удар пронзил его насквозь. Светлоглазый не улыбнулся победе, но и не вонзил копье второй раз, наслаждаясь местью. Было время — в другой жизни — когда одна мысль об убийстве вызывала в нем отвращение. Был день, когда он зарубил сдавшегося врага и думал, что земля должна поглотить его живьем. Но даже малыш Ирис — такой же мальчик, как убитый — продолжал сидеть с ним рядом, словно ничего не случилось. Был момент, когда он осознал, что убивать до смешного легко, человеческая жизнь хрупкая, как сухая ветка, а стоит и того меньше. Сейчас он ничего не чувствовал, даже во сне видел одну темноту.

На закате возле утеса появилась лодка. Медленно прокралась поверх острых камней, замерла на мелководье. С нее сошел человек. Тела убитых бросили без погребения, и многих он узнал. Маргару, например, которая — невероятно! — показалась ему удивительно беззащитной. У наставницы было правило: если нашалившему воспитаннику удавалось удрать из ее железных рук, его прощали. В одиннадцать лет он рванулся с такой силой, что повалил ее на землю. Все ахнули, а Маргара улыбнулась и похвалила его. Хорошо она все-таки учила.

Подходить к мертвым он не стал. Если найдет между ними Наэва, то лишь пожалеет, что не его руками свершилась месть. Но что-то подсказывало ему: этот, Ану не сохранив, ушел живым. В Рогатой Бухте Наэва среди трупов не было — такие живут долго! Если ж он увидит бывшую сестренку Дельфину… Изгнанник даже думать об этом не хотел. Ну, а прочие, враги и предатели, которым Наэв, должно быть, еще повторяет свою ложь, его не интересовали,

Та, ради кого он пришел, была до сих пор привязана к дереву, и Теор остановился на расстоянии, пару мгновений медлил, прежде, чем подойти. Как же давно он ее не видел. Да и Теором его не называли так давно, что уже начал забывать это имя. Он перерезал веревки Акульим кинжалом, который хранил, хоть и сам над собой смеялся. Но сын Островов, даже изгнанный, не в силах расстаться с амулетом добровольно. Еще чуть помедлил, прежде, чем решился взглянуть на лицо. Взглянул. Сколько покойников видел, но не выдержал и отвел глаза. Накрыл Ану плащом. Глупо было надеяться, что мертвая уже столько дней, она сохранит красоту.

— Вот и свиделись, сестрица. На мне кровь того, кто тебя убил. Не думаю, что тебя это обрадует. Но у регинцев принято мстить, — рассмеялся смехом, полным отчаяние. — Я ведь теперь регинец! — и вдруг взвыл, как раненный зверь, вцепился кулаками в песок: — Не виланец этот, а Острова тебя погубили! Тебя не должно было быть здесь вовсе! Женщина, хромоножка, ты должна была не знать, что такое сражение!

Солнце почти село, когда Теор поднял ее на руки и отнес в лодку. Это Региния заваливала покойников землей, словно запирая в тюрьме. Острова отдавали мертвых бесконечному свободному Морю. Если не удавалось похоронить тело, живые утешали себя: от чего угодно в мире можно скрыться, но не от воды. Дождем или подземной влагой она придет за тем, кому настало время стать ее частью. Он обмотал Ану веревкой, привязал к ней крепкий камень. Если верить Старухам, Господин Морской встретит ее на дне, вместо камня украсит изумрудами, сам Инве подаст ей руку и похвалит за храбрость. А регинцы сказали бы, что по ту сторону ее ждет адский огонь.

Теор ни во что не верил, лишь в то, что несет безжизненное тело, когда-то бывшее Аной.

И он сделал то, о чем Дельфина не узнает никогда, разве что, из вещего шепота Моря. Когда лодка отошла от берега достаточно далеко, он и собственные руки обмотал концом веревки, что связывала Ану и камень.

— Ну, хотя бы теперь — будь моей!

И перевернул лодку. Камень рванулся ко дну, увлекая обоих…

Теор очнулся на берегу под светом любопытного окошечка в небе, которое он за годы в Регинии привык называть Луной. У него не было и никогда не будет ответа на вопрос, как он там оказался. Неужели его тело пожелало жить даже против его воли? Или морские девы пожалели? На руках остался обрывок веревки, но руки были не связаны. Волны аккуратно вынесли его на берег, отвергли его — уже который год все вокруг отвергали его, называли чужим. Ана не стала исключением.

Видел только берег, как он зарыдал, вжимаясь в землю. Видел только молчаливый утес, как потом, поднялся в полный рост, закричал сомкнувшимся волнам:

— Кто на этот раз лучше для тебя, чем я? Кого ты выбрала, кого будешь ждать в морских чертогах? Наэва, которому не хватило смелости даже похоронить тебя?

Слышал утес и никому не мог поведать.

— Будьте прокляты, боги, если существуете! Будьте прокляты, Острова!