Разбуди меня к августу

Это была правда. Она ведь даже имени моего не знает! Но чувство уже есть – и оно такое, которое не позволяет себя игнорировать. Октябрина ничего не ответила и надолго задумалась. Я все сказал неправильно. Но как о таком говорят иначе, чтобы звучало не тягучими соплями, а взвешенным решением? Как отец матери сказал, что она для него – последняя? На какой день знакомства он вылил на нее такое откровение?

– Ну вот, – подала Октябрина грустный голосок. – Я тебе призналась в страшной тайне и теперь не могу собраться. А может, согласимся уже, что мы оба ненормальные, и пропустим несколько этапов? Не рисуйся и не оправдывайся, а расскажи что-нибудь, после чего тебе станет так же мерзко. Я ведь с первого взгляда не влюбилась, а поняла, что у тебя точно найдется пара-тройка таких историй.

Лучше бы продолжали целоваться. Ведь я готов и никогда не буду готов одновременно. И мне физически необходимо, чтобы Октябрина меня узнала – если примет таким, тогда остальное ее уже не остановит. Тогда ее «немножечко влюбилась» сразу станет большим и настоящим. Отец настаивал, чтобы я никогда не открывал рот, даже лучший друг не знает. Но меня это сжирало – я еще до знакомства с Октябриной понимал, что рано или поздно сожрет. Если не рассказать кому-то и не увидеть реакцию. Пусть не всю правду, а хотя бы десять процентов – уже стало бы легче.

– Ладно, слушай, – я решился. – У меня с маем всегда были напряженные отношения, но последний переплюнул все. Я сбил женщину на перекрестке… там, в центре.

Это была правда.

– Что?! – Октябрина напрочь забыла о своем смущении и уставилась на меня. Добавила сдавленно вопрос: – Насмерть?

– Нет-нет, она выжила.

Это была правда. Выжила, несмотря на то, что я ее переехал и протащил по асфальту метров сто. Выжила – отец не стал бы об этом врать. Но Октябрина сразу выдохнула от облегчения и попросила:

– Расскажи, как это случилось. Тебя арестовали?

– А что рассказывать? Она выскочила на дорогу под красный, я не успел среагировать. Дело закрыли – проверили все камеры, записи видеорегистратора, обнаружили, что моей вины не было. Все, конец истории. Или начало, потому что меня все еще не отпускает.

Почти правда, если не считать, что это я вылетел на красный. И что даже не сразу понял, что произошло, потому что был обдолбан до кругов перед глазами. Я вывалился из клуба и сел за руль, хотя Лешка – такой же придавленный кислотой – что-то брякнул про такси. Это последнее, что я сам смог вспомнить. Я не осознал момент, как сбил ее, что именно произошло – только крик какой-то и мерзкий скрежет, который все еще стоит в ушах. И что сначала что-то мешало, тянуло назад, а потом оторвалось и отпустило. Очнулся только через три квартала, от шока голова немного прояснилась – и тогда я позвонил отцу. Я вообще не представлял, что еще можно сделать. И, конечно, сразу после его приезда все камеры в районе ослепли и оглохли – у отца достаточно для того связей. В ту ночь он впервые ударил меня – залепил несильную пощечину. Но только для того, чтобы я очнулся и услышал: «Соберись, сын, соберись! Я тебя слишком люблю, чтобы позволить тебе провалиться. Ты понял меня, Сашка?» А потом, еще через пару дней он говорил другое: «Она в коме, травмы вряд ли совместимы с жизнью. Но это не значит, что ты должен помирать вместе с ней. Ее не ты сбил, а наркота. Так выбирай уже себя или ЛСД. Ты же видишь, что среднего не дано». Тогда я выбрал и больше не принимал ни разу. Но убедить себя в своей непричастности не смог. Всем занимался отец – меня даже ни разу не допросили. Никто так и не узнал, что именно я сидел за рулем. Никто. Но себе-то память не сотрешь.

– Кошмарная история, – выдавила Октябрина. – Но вижу, как она тебя давит. В смысле, сразу поняла, что тебя что-то давит, но не подумала о таком… Но, Май, выходит, что на твоем месте мог оказаться любой. Мало ли придурков, которые выскакивают перед машинами?

– Много, – ответил я. – Но все равно трудно. Я тогда машину сменил на другую, из дома пару недель не выходил – из-за этого начались проблемы в универе. Потом вроде бы оклемался немного, даже экзамены сдал, но…

Я замолчал. И горло все перетянуло, когда Октябрина меня обняла одной рукой, притягивая к себе:

– Сказала бы, что понимаю, но на самом деле из моих страшных историй – только попытка списать на ЕГЭ. Но ведь для тебя всё хорошо закончилось! Ты не виноват! Но чувство вины – оно как паразит, хуже страха. Вы помогли той женщине после? У твоей семьи много денег – наверняка вы оплатили ей лечение. Разве это не компенсирует ее же ошибку?

– Да, конечно, помогли.