Разделенные

– Другие помещения – нежилые, – объясняет ей Джеки. – Вот почему мы не выходим за пределы северного крыла.

Джеки рассказывает, что повседневная жизнь детей заполнена уроками, призванными помочь им адаптироваться к новым условиям.

– А что случается с теми, кому не удается адаптироваться? – с кривой усмешкой спрашивает Мираколина.

Джеки не отвечает, лишь смотрит на свою собеседницу с выражением, которое ясно говорит, что это никогда не приходило ей в голову.

Через несколько дней Мираколина уже загружена уроками по горло. Утро начинается с длинного сеанса групповой терапии, во время которого хотя бы один человек разражается слезами, а другие ему аплодируют. Мираколина в основном помалкивает, ведь если она примется защищать принесение в жертву, вся группа будет против нее.

– Ты имеешь право на собственное мнение, – слышит она, когда выступает против «перепрограммирования». – Но мы надеемся, что ты поменяешь свою точку зрения. – А это значит, что права на собственное мнение у нее нет.

Или взять урок современной истории (кстати, этот предмет есть далеко не в каждой школе). Им рассказывают про Хартланскую войну, про Соглашение о разборке, про все, что связано с этими событиями вплоть до сегодняшнего дня. Говорят на уроках и о раскольнических течениях в основных религиях – о течениях, которые практикуют жертвоприношение. Такие течения называют жертвенными культами.

– Они зародились не в среде простых приверженцев той или иной религии, – рассказывает учительница. – Начало им положили зажиточные семьи, высшие чины и акционеры крупных монополий, чтобы подать пример широким массам; ведь если даже богачи одобряют жертвоприношение, то остальные должны поступать так же. Культы стали частью тщательно разработанного плана, призванного внедрить соответствующее отношение к разборке в менталитет нации.

Мираколина ни сдерживается и поднимает руку.

– Извините, пожалуйста, но я католичка и ни к какому жертвенному культу не принадлежу. Так куда же вы отнесете меня?

Она думает, учительница сейчас скажет что-то вроде: «Ты только исключение, подтверждающее правило», или другую банальность. Но та говорит лишь:

– Гм, а это интересно. Держу пари, Лев не упустит случая обсудить это с тобой.

Для Мираколины хуже угрозы не придумаешь, и учительница об этом знает. Мираколина замолкает. Однако ее активное неприятие позиции Сопротивления известно каждому, поэтому ее отправляют на столь нежеланную аудиенцию к мальчику, который не взорвался.

Аудиенцию проводят в понедельник утром. Мираколину забирают с невыносимой групповой терапии и ведут в ту часть замка, где она раньше не бывала. Ее сопровождают два члена Сопротивления. Мираколина подозревает, что по крайней мере у одного из них есть оружие. Ее ведут в зимний сад – сплошное стекло и много света. Сад, восстановленный в былой роскоши, хорошо отапливается. В середине помещения стоит стол из красного дерева и два стула. На одном из стульев уже сидит он, мальчик-герой, центр этого причудливого культа. Мираколина присаживается напротив и ждет, пока он заговорит. Но еще до того, как мальчик открывает рот, Мираколина понимает, что он искренне заинтересован ею, эдакой белой вороной, угодившей в пеструю стаю.

Пару минут мальчик буравит ее взглядом, потом спрашивает:

– Ну и что с тобой не так?

Она оскорблена фамильярным обращением. Можно подумать, причина ее недовольства в «что-то не так»! Сейчас она покажет этому типу, что ее протест не просто выпендреж.

– Ты в самом деле интересуешься моим мнением, Хлопок? Или я для тебя – козявка, которую почему-то не получается раздавить железным сапогом?

Лев смеется.

– «Железный сапог»! Вот здорово! – Он поднимает ногу и показывает ей подошву своих «найков». – Может, пару пауков я и раздавил, но это все.

– Если хочешь применить ко мне третью степень, – отвечает Мираколина, – давай, не тяни. Лиши меня еды или воды. Пожалуй, лучше воды, от жажды я умру быстрее, чем от голода.

Лев качает головой.

– Ты вправду считаешь меня таким извергом? Почему?

– Меня привезли сюда насильно и держат здесь против воли, – шипит она, наклонившись к нему через стол. Может, плюнуть ему в лицо? Нет, прибережем это для более подходящего момента – Тюрьма есть тюрьма, как ее ни разукрашивай!

Лев отшатывается. Ага, вот где у него кнопка! Мираколина припоминает фото из газет в те времена, когда этот тип красовался в каждом выпуске новостей: его завернули в марлю и держали во взрывоустойчивой камере.

– Я действительно не могу тебя понять, – произносит он звенящим от гнева голосом. – Мы спасли тебе жизнь! Мы заслужили хоть капельку благодарности.

– Вы ограбили меня, как и всех здесь! Вы забрали у меня смысл жизни. Ты называешь это спасением? Да это проклятие!

– Мне очень жаль, что ты так считаешь.

Теперь ее черед злиться:

– Конечно, тебе жаль, что я так считаю! Всем тут жаль, что я так считаю! Так и будете долбить это, как попугаи, пока я не перестану так считать?