Разделенные

«С сегодняшнего дня прошло несколько лет, – пишет она, – и мои руки принадлежат матери, потерявшей свои при пожаре. У нее четверо детей. Она ласкает их, купает, расчесывает им волосы и меняет пеленки вот этими самыми руками. Мои руки – ее сокровище, они для нее ценнее золота. Каждую неделю она делает моим рукам маникюр, хотя и понятия не имеет, кто я была такая.

Мои ноги принадлежат девушке, выжившей в авиакатастрофе. Она была звездой легкой атлетики, но обнаружилось, что мои ноги не годятся для этого вида спорта. Сначала девушка горевала по своей несбывшейся олимпийской мечте, но потом выяснилось, что мои ноги могут танцевать. Она выучилась танцевать танго и однажды, когда танцевала в Монако, встретила принца и покорила его сердце. Они поженились и теперь каждый год дают во дворце роскошный бал. Кульминацией бала всегда служит незабываемое танго двух королевских особ».

Чем дальше Мираколина пишет, тем неистовей ее ярость из-за потери всех блестящих возможностей, которые у нее украли.

«Мое сердце ушло к ученому, стоящему на пороге великого открытия: как приручить звездный свет и удовлетворить потребности человечества в энергии. Он уже было решил задачу, но с ним случился инфаркт. Благодаря мне он выжил и завершил труд своей жизни, сделав мир лучше для всех нас. Он даже получил Нобелевскую премию».

Неужели так странно желание отдать всего себя другим полностью и без остатка? Если это – именно то, чего хочет сердце Мираколины, почему ей в этом отказывают?

«Моя память – память о чудесном детстве, проведенном под крылом любящих родителей, – ушла к мятущимся, тревожным душам, у которых не было подобных воспоминаний. Но теперь, когда я стала их частью, они исцелились».

Мираколина сдает работу, и учитель, которому ее сочинение интересно более других, читает его, пока остальные дети еще пишут. Вид у него задумчивый. Сама не понимая, почему, Мираколина всегда интересовалась, что думают о ней учителя. Даже те, которые ей не нравились.

Учитель заканчивает читать и подходит к ней.

– Очень интересно, Мираколина, но кое-что ты пропустила.

– Что же?

– Свою душу. Кто получит твою душу?

– Моя душа, – с уверенностью заявляет она, – уйдет к Господу.

– Хм-м… – Учитель поглаживает пегую щетину на подбородке. – Значит, она уйдет к Господу, хотя все части твоего тела еще живы?

Мираколину не собьешь.

– У меня есть право думать так, если мне того хочется.

– Верно, верно. Вот только тут возникает проблема. Ты же католичка?

– Да.

– И добровольно отдаешь себя на разборку.

– И что?

– Что? Ведь если твоя душа покидает этот мир, то добровольная разборка ничем не отличается от самоубийства с посторонней помощью, а в католицизме самоубийство – смертный грех. Из чего вытекает, что согласно твоим верованиям, твоя душа отправится в ад.

Учитель удаляется, оставив ее в ошеломлении таращиться на оценку: А с минусом. Минус, должно быть, за вечное проклятие ее души.

25 Лев

Мираколина не подозревает, как потрясла Льва своей строптивостью. Маленькие обитатели замка либо боятся Льва до дрожи, либо поклоняются ему, либо и то и другое одновременно, но Мираколина не питает к «герою» ни страха, ни почтения; она открыто ненавидит его. Почему это его беспокоит? Он ведь привык, что его ненавидят; недаром Маркус сказал: насколько публика испытывает жалость к бедному малышу Льву, настолько же она пылает презрением к чудовищу, в которое он превратился. Ну, хорошо. Он успел побыть и невинным малышом, и чудовищем; но здесь, в замке Кавено, это не имеет никакого значения. Здесь он почти божество. В каком-то смысле это даже забавно, только Мираколина стала булавкой, напоровшись на которую пузырь иллюзорной божественности лопнул.

В следующий раз они встречаются через неделю, на пасхальном балу. Уготованные в жертву славятся ужасающей неловкостью во всем, что касается отношений между полами. Свидания уготованным в жертву не грозят, их родители понимают это и о дружбе с противоположными полом почти не заговаривают. Этот вопрос всячески обходят и замалчивают, чтобы не пробуждать в ребенке, уготованном в жертву, жажды несбыточного.

– Наши подопечные обладают острым умом, – говорит Кавено на еженедельном собрании штаба, – но социальные навыки у них, как у шестилеток.

Точное описание. Прежде Лев и сам был таким же… впрочем, он и теперь особенно далеко в этой области не продвинулся. На свидание он не ходил ни разу.

В штабе Кавено около двадцати человек, и Лев – единственный, кто моложе тридцати. Лица взрослых выражают озабоченность, которая, похоже, намертво въелась в их черты. «Вдруг одержимость этих людей – результат печального жизненного опыта? – гадает Лев. – Вдруг они, как Адмирал, отдали своих детей на разборку, а потом раскаялись в своем решении? Чем продиктована их приверженность делу Сопротивления – личными мотивами или гражданской сознательностью?»