Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Эти меня особенно интересуют по той причине, что, когда на них все же подавали в суд, они, как можно убедиться по речи Исократа «Против Каллимаха», без колебаний стремились добиться благорасположения народных судей[1045], навязывая великодушию победителей самые принудительные обязательства, начиная с долга пощады. Нечто вроде запоздалого эха этой риторики мне слышится в одном отрывке из «Застольных бесед» Плутарха, где мягкосердечие, проявленное к своим согражданам Фрасибулом, вождем демократов Пирея, сравнивается с мягкосердечием Посейдона по отношению к афинянам, которые предпочли ему Афину в роли покровительствующего городу божества, и делается вывод о превосходстве побежденного над победителем в том, что касается великодушия[1046]. Как если бы в гражданской войне для победителя не было ничего легче, чем быть великодушным.

Идея, возможно, странная, но это несомненно греческая идея о том, как выходить из stásis: так, когда Фукидид утверждает, что во время Пелопоннесской войны гражданские войны как раз таки утратили эту тактичность победителя после его победы, сама формулировка фразы – «выгодные предложения противников, над которыми одерживали верх, принимались с предосторожностью, а не с великодушием» – как будто указывает, что побежденный уже не встречал у победителя того «благородства» (gennaiótēs), которое в негласном кодексе примирения подобало в таких случаях[1047]. И если Посейдона следовало хвалить за то, что он отказался от своего злопамятства несмотря на свое поражение, не было ли это способом намекнуть, что демос должен был быть в любом случае признательным людям города за то, что они, побежденные, согласились на возвращение победителей? Несложно вообразить последствия, к каким не преминет привести столь парадоксальная логика.

Таким образом – это и будет моей гипотезой – благодаря переворачиванию очевидных фактов демократам постоянно напоминают об их победе только для того, чтобы настойчивее им намекнуть, что они должны забыть, что одержали верх, забыв масштаб несправедливости, которой они подверглись. И в таком случае, коль скоро отправление правосудия считалось одним из проявлений суверенности[1048], какое более наглядное доказательство своего krátos мог бы предоставить народ, чем отказаться от его применения, запрещая себе инициировать любой процесс? Итак, забвение победы против забвения злопамятства: забвение в обмен на забвение, на первый взгляд. Но кто не увидит, что на самом деле взять на себя последствия этого двойного отрицания требовалось от одного и того же лагеря?

Во всяком случае, народ, которому таким образом отдали krátos, усвоил тот урок, что ему с такой настойчивостью преподавали. Он не только не воспользовался этим krátos, чтобы «присвоить» себе город, как это часто делают, реализуя фактическое превосходство, победившие мятежники[1049], но, уравняв «всех афинян» – имеются в виду остальные афиняне – с собой в гражданских правах, из этих действий, к которым их так настойчиво подталкивали, демократы сделают повод для гордости[1050]. Как говорили тогда, такой образ действий был необходим, чтобы успокоить порядочных граждан, а следовательно, чтобы сохранить и даже «спасти» демократию. И неудивительно, что именно в защитительных речах людей из города охотнее всего разрабатывается этот аргумент, принимающий форму тонкого шантажа.

Так, представ перед народным судом, один из этих совершенно мирных граждан, что закрывали глаза на бесчинства Тридцати, великодушно, как будто Посейдон у Плутарха, начинает с того, что извиняет судьям гнев, который у них могло вызвать напоминание о прошлом[1051]; после чего, прикрываясь сражавшимися из Пирея, самые авторитетные из которых «уже часто убеждали ваш народ соблюдать клятвы и договоры»[1052], он утверждает, что с точки зрения самих этих вождей такая политика «является защитой [phylakēn] демократии»[1053]. И таким же образом в «Против Каллимаха» Исократ призывает афинян «уберечь» (diaphyláttein) «нынешний режим», проявив сдержанность[1054]. Наконец, если поверить Аристотелю, как раз «спасти демократию» (dēmokratían sózein), сохраняя верность клятве амнистии, и призывал умеренный Архин, когда обрекал на смерть первого непокорного демократа[1055]. Как если бы само собой разумелось, что, слишком открыто принимая свой krátos, демократы делали демократию более хрупкой.