Читаем Разделенный город. Забвение в памяти Афин полностью

Давайте вернемся к разговору о Гекторе-álastos. Или alástōr, если воспользоваться более употребительным термином. Для убийцы и демона, мстящего за смерть, незабвение является неразделимо общим именно потому, что оно переполняет и того и другого; оно находится между ними, но также и гораздо раньше и гораздо позже них, и они им охвачены. Так у Плутарха, который то делает alástōr нарицательным именем для преступника, то рассматривает это слово под рубрикой «гнев демонов» (mēnímata), когда он говорит о

тех демонах, которых зовут неумолимыми преследователями [alástoras] и мстителями за пролитую кровь [palamnaíous], поскольку они преследуют память о старых [palaiōn] и незабываемых [álēstōn] злодеяниях[613],

и именно незабываемое служит объяснительным принципом в обоих случаях. Поэтому, возможно, тщетно пытаться на манер филологов реконструировать историю слова, где alástōr был бы, например, сначала мстителем, а потом убийцей; но столь же неудовлетворительной будет ссылка на некий «закон причастности», если при этом придерживаются идеи об «исходной точке», которой одинаково могут служить как оскверненный виновный, так и «призрак»[614]. Разве что если мы не увидим в этом призраке принципиальную фигуру незабвения: нечто гораздо большее, чем «оскверняющий акт»[615], но так же гораздо большее, чем простое внутреннее состояние. Сразу внешнее и внутреннее, зловещая реальность и психический опыт, как замечательно сказал об Эринии Жерне. С той разницей, что он говорит по этому поводу о «сверхъестественной реальности», тогда как я, когда речь идет о незабвении, предпочла бы настаивать на его материальности, неотделимой от его психического измерения.

Возьмем хор из «Электры», где, еще больше приумножая отрицания, утверждение незабвения уступает место декларации не-амнистии:

Нет, никогда не забывает [oú gár pot’ amnasteī] ни родитель твой, властитель греков,ни старая двухсторонняя, бронзой бьющая секира,что убила его в бесчестящих истязаниях[616].

Иными словами, никакой «амнистии» ни со стороны убитого – в «Плакальщицах» он призывался, чтобы напомнить ему о роковой бане[617], – ни со стороны орудия убийства, которому так же приписывается незабвение: дуэт мертвеца и убийцы оказывается замещенным на внешне несбалансированный дуэт жертвы и орудия убийства[618]. Охватывая время и пространство в их тотальности, незабвение находится везде, оно действует на каждом этапе процесса. Такова материальность álaston, безмолвно стоящего на страже против забвения. Однако этот перечень был бы неполным, если бы мы не добавили сюда само злосчастье (kakón), которое, как считается, тоже отказывает в амнистии[619] – но, как мы уже знаем, «злосчастья» эвфемистически замещают «незабывающее» в составных глаголах. Несколько стихов из «Электры» будут тому свидетельством и на этот раз:

Ты его напомнил, неприкрытое, навсегда неотвязное [oú pote katalýsimon],Которое никогда не забудет [oudé pote lēsómenon], настолько большим оно рождено,Наше злосчастье[620].

«Злосчастье никогда не забудет»[621]: это слова Электры, и тем не менее ни один греческий герой не верит так, как Электра, в собственную внутреннюю независимость. Как если бы в субъекте неделимая[622] и безмолвная сила стала волей, напряженной в своей стойкости: возможно, это господство и самообладание, но кто же тогда господин в такой ситуации?

Разумеется, Электра хочет им быть; по крайней мере, она неоднократно дает слово тому, что в ней хочет высказаться. И тогда, как если бы самым сильным утверждением было отрицание, она употребляет исключительно негативные выражения:

Но среди ужасов я не буду сдерживатьЭти пагубы.

Или:

Ибо это навсегда назовется неразвязываемым [ályta keklēsetai]И я никогда не успокоюсь в моих терзаниях[623].

Отрицание и глагол в форме будущего. Отказ и подчинение себе времени – именно такой, как мы видим, является лингвистическая формула, специально выбранная, чтобы выражать незабывающее бытие Электры. Но в тексте также есть каскады отрицаний, нагромождения, в которых логика вычитания и аннулирования рискует потеряться, уступая место утверждению чистой интенсивности негативного.

Например:

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальная история

Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века
Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия – студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь – вслед за французскими сыщиками XVIII века – распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда Старый режим уже изживал себя, а Интернет еще не был изобретен.

Роберт Дарнтон

Документальная литература
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Французские адвокаты, судьи и университетские магистры оказались участниками семи рассматриваемых в книге конфликтов. Помимо восстановления их исторических и биографических обстоятельств на основе архивных источников, эти конфликты рассмотрены и как юридические коллизии, то есть как противоречия между компетенциями различных органов власти или между разными правовыми актами, регулирующими смежные отношения, и как казусы — запутанные случаи, требующие применения микроисторических методов исследования. Избранный ракурс позволяет взглянуть изнутри на важные исторические процессы: формирование абсолютистской идеологии, стремление унифицировать французское право, функционирование королевского правосудия и проведение судебно-административных реформ, распространение реформационных идей и вызванные этим религиозные войны, укрепление института продажи королевских должностей. Большое внимание уделено проблемам истории повседневности и истории семьи. Но главными остаются базовые вопросы обновленной социальной истории: социальные иерархии и социальная мобильность, степени свободы индивида и группы в определении своей судьбы, представления о том, как было устроено французское общество XVI века.

Павел Юрьевич Уваров

Юриспруденция / Образование и наука

Похожие книги

1812. Всё было не так!
1812. Всё было не так!

«Нигде так не врут, как на войне…» – история Наполеонова нашествия еще раз подтвердила эту старую истину: ни одна другая трагедия не была настолько мифологизирована, приукрашена, переписана набело, как Отечественная война 1812 года. Можно ли вообще величать ее Отечественной? Было ли нападение Бонапарта «вероломным», как пыталась доказать наша пропаганда? Собирался ли он «завоевать» и «поработить» Россию – и почему его столь часто встречали как освободителя? Есть ли основания считать Бородинское сражение не то что победой, но хотя бы «ничьей» и почему в обороне на укрепленных позициях мы потеряли гораздо больше людей, чем атакующие французы, хотя, по всем законам войны, должно быть наоборот? Кто на самом деле сжег Москву и стоит ли верить рассказам о французских «грабежах», «бесчинствах» и «зверствах»? Против кого была обращена «дубина народной войны» и кому принадлежат лавры лучших партизан Европы? Правда ли, что русская армия «сломала хребет» Наполеону, и по чьей вине он вырвался из смертельного капкана на Березине, затянув войну еще на полтора долгих и кровавых года? Отвечая на самые «неудобные», запретные и скандальные вопросы, эта сенсационная книга убедительно доказывает: ВСЁ БЫЛО НЕ ТАК!

Георгий Суданов

Военное дело / История / Политика / Образование и наука
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза