Раздумья в сумерках жизни

– Да заткнись ты! Любит он, видите ли! А кто не любит!

Ерофеич, важно переждав короткую перебранку, продолжил:

– И вот, примерно за полночь объявили боевую тревогу. Немец где-то из окружения вырывается, и нам приказано путь его отступления перекрыть. Ну, тут как обычно и началось: «Эскадроны в ружьё! Сабли наголо! Орудия на передки! Вперёд! Марш!» Со стороны, если посмотреть, сплошная суматоха, неразбериха, а на самом деле – давно отработанный порядок действий в боевой обстановке крупного соединения. И вот мы колонной вытянулись из города в степное Приазовье, где построились левым пеленгом по центру фронта и аллюром рванули на перехват отступающего противника. И, если память не изменяет, где-то уже к рассвету выскочили в пригород Берлина и залегли в засаду. Апрель – не май, продрогли до ломоты в костях в ожидании противника. Чуть рассвет побледнел, туман с камышей рассеялся, смотрим, а тут и они в редком тумане, гуськом по берегу озера тянутся. Мы уже к бою приготовились, на прицел их взяли, но далековато ещё были, да и туман мешал. И хотя нервы были, как всегда перед боем, на пределе, мы выждали, допустили на расстояние верного выстрела и ждали команду, чтоб открыть огонь, и уже готовы были на курки нажать, но обомлели от того, кого в прицелы увидели. К нашему изумлению, вместо немцев на нас по ошибке вышли молоденькие девчушки из местных обывателей, возвращавшиеся с оборонных работ, чуть с запахом шнапса, как после мы унюхали, когда наши боевые ряды с ними вплотную вошли в соприкосновение. Тут и началось… Как только они увидели наших ребят, выбравшихся из окопов их встречать, начали бросаться им на шею, обнимали, целовали и каждая от восторга вскрикивала: «О, майн гот» (по-русски значит, «мой Бог»). Пошатываясь от охватившего их восторга насчёт приятной встречи, торопливо шли в обнимку в ближние кусты и там падали. Врать не буду, но в течение получаса всё наше подразделение там полегло. Не надо этому удивляться. Весна одинаково возбуждает молодых мужчин и женщин, но особенно возбуждается, более чувствительный организм женщины. Да ещё как!

Это и понятно. Близилась скорая победа, да ещё наступившая весна накатила на нас, молодых, – прилив сил и накопившаяся в нас энергия начала так фонтанировать, что спасу не было. Соображаете, что в результате произошло? Известно, природу не переделаешь, она своё всегда истребует, и никаких законов и преград для неё не существует. Враг не враг, а что природой человеку положено – отдай и не греши, иначе беда может случиться. Наши командиры с ног сбились, бегая по кустам и окопам, пытались нас силком растащить, да куда там! Особенно трудно было с теми, кто залег с фрау в дальних кустах. Не сразу их нашли. Подключился СМЕРШ, и к утру порядок навели. Скажу честно, наши ребята в кустах так уработались, что их потом шатало, как после шторма.

– Да будет тебе брехать-то, Ерофеич! Совесть надо иметь, мы все хоть и выпимши, а соображаем же, чё к чему и чё почём! – неожиданно сердито выкрикнул один из слушателей.

– Действительно, надо совсем не уважать своих товарищей, чтобы так бессовестно про войну балабонить, морду надо бить за такую насмешку о войне, – ещё больше возмутился его товарищ и добавил, что вообще-то о войне у Ерохина складно получалось, с перепоя можно и поверить.

– Про войну у нас вообще разные писаки набрехали столько, что не поймёшь, где правда, а где бредятина. Это точно, братцы, без бутыля не разберёшься, – почти хором подтвердили рыбаки.

– Вот нам и впаривают всякую дурь в головы, как Ероха сегодня пытался нам втюхать свою брехню о войне, хотя сам в то время, срок в лагере мотал по малолетству и что-то про войну там слышал, вот языком наворачивает. Если честно, братцы, то уже надоело про войну, давайте о чёмнибудь другом, хоть о бабах, – подал голос ещё один. Но его не поддержали, и на этом разговор на время поутих.

Пока слушали Ерофеича, заметно утомились от напряжения, да и первое опьянение уже прошло, и надо было добавлять. С этого и начали. Послышалось бульканье водки, разливаемой по разным посудинам, какая у кого имелась. Поскольку утомление было ощутимым, то выпили молчком два раза подряд, с коротким передыхом на закуску, но по ходу дела, когда опьянение стало глубже, разговор начал набирать прежнюю силу. Ерофеича не было ни слышно, ни видно, будто в дыму костра испарился, хотя на самом деле он от греха подальше отвалил в сторонку от пьяных товарищей, возмущённых его рассказом о войне, случаем, придуманным ради потехи, чтобы рассмешить рыбацкую компанию.

– Надо же, – недоумевал он, – даже никто не рассмеялся, не хохотнул при его рассказе о войне. Какие все шибко грамотные стали да понятливые, что и шуток не понимают, даже по пьяни. Он влез в кабину машины и с возмущением и завистью поглядывал на розоватые от пламени костра лица товарищей, с искренним весельем продолжавших рыбацкий ужин.