Раздумья в сумерках жизни

С грустью вспомнил о матери. Ровно год назад приезжал он к ней в деревню вместе с Аленой. Как далекий и светлый праздник вспомнилось семейное застолье, смущенные, налитые до помидорного цвета, лица двух младших брательников и материнские наказы его жене, из-за которых получился неприятный конфуз. После всех тостов и приветствий мать встала, попросила тишины и, обратившись к невестке, начала выговаривать ей свои свекровины наказы: «Вышла замуж – занимайся делом: рожай детей, веди хозяйство, муж чтобы обихожен, обласкан был, себя соблюдай, своей молодостью и красотой зря не растрачивайся», – да не успела досказать мать свои наказы, как ее бойко перебила говорливая невестка: «Ой, мама, рано нам еще делом заниматься – ни кола, ни двора, обжиться надо, материальный фундамент подвести. Вы-то всю жизнь делом занимались, а жить по-человечески еще не жили», – и осеклась, будто кипятку хватила, от крепкого Васькиного тумака. До сих пор сердился Васька на жену за ее несдержанность, за нанесенную матери обиду.

Рано утром, когда Васька зашел на кухню, мать, несколько раз тяжело вздохнув, обиженно высказала ему свое материнское мнение: «Девка-то вроде сердцем добрая, но шибко языкастая, тяжело тебе с ней будет, намаешься за жизнь-то». Потом немного помолчала и обиженно добавила: «Хваткая видно, как-то сумела тебя уломать, видно по ней, что женила тебя на себе – несмотря что ты бойким парнем был…» Васька обиделся, но смолчал. Мать тожеумела говорить ему правду, даже самую неприятную. Но он никогда в таких случаях не огрызался, терпел. Мать он уважал и как сын в душе ее жалел, но хоть как-то проявлять к ней жалость почему-то стыдился. С горечью понимал, что мать по-своему права, и спорить с ней в таких случаях было стыдно.

Через несколько дней Ваську сменили. Ни дома, ни на работе о Васькином позоре не знали, а его встревоженную душу всё терзало беспокойство. Когда бежал домой с вертолетной площадки, все воровато оглядывался, ждал, что кто-нибудь со спины окликнет, посмеется над его позором. Однако ничего этого не случилось. Васька удивился и, осмелев, пошел в контору и немного потолкался среди знакомых. Прочитал все приказы, объявления, инструкции и тут на доске объявлений увидел газетный разворот с заголовком, выделяющимся жирным шрифтом: «Герои зимних трасс». Васька прочитал статью и по подписи автора признал фамилию той журналистки.

Статья была хорошая, но конец статьи насторожил, и он его несколько раз подряд прочитал.

Журналистка писала: «Веками лежала нетронутой земля Сибирская, поражая нас своей необъятностью и глубиной неразгаданных тайн. Сегодня это – удивительный край, любопытная сторонка в нашем Отечестве. И даже в наши дни еще коегде сохранились девственные места, куда не ступала нога человека, кроме браконьеров, но их мало. И тут ничего не поделаешь. Видно, пока водится браконьер, его всегда будет тянуть к запретному и дармовому промыслу».

Васька задумался. Получалось, вроде о нем, а вроде и нет и вроде обо всех, потому что везде так, – и он облегченно вздохнул, будто тяжелый камень с души свалился.

Нефтеюганск, 1989 г.

Загвоздка Юганова

Как-то незаметно подоспела последняя неделя курортного отпуска Степана Юганова в санатории «Нечаянная радость», построенном когда-то на месте порушенной церкви, а улучшения здоровья так и не наступило, наоборот, стало хуже, и слабая надежда на выздоровление совсем померкла. Ему полностью отказали ноги, он перестал ходить, даже на костылях, и его тут же усадили в инвалидную коляску, старенькую и скрипучую, в которой он и коротал теперь оставшиеся томительные дни до своего отъезда. Из-за худого поворота болезни Степан совсем упал духом, проклиная в душе, что покорно согласился, чтобы по совету лечащего врача Эммануила Эрастовича его вкололи сильнодействующее импортное лекарство, которое он к тому же купил на последние деньги, да и других лечебных процедур прошел много – и все впустую. И эта беда приключилась с ним в его молодые годы, в тридцать два, когда ему бы ещё жить, да жить играючи, шибко не запинаясь о жизненные препятствия!

Такой исход лечения удручал и беспокоил и самого врача, Эммануила Эрастовича, и теперь каждое утро тот подолгу сидел у кровати пациента, спокойно и настойчиво задавал вопросы о его личной жизни и терпеливо ждал, вернее, выпытывал ответ.

Так было и в это тихое туманное утро. «Понимаешь, дружище, – наконец, не выдержал врач, – от той дозы последнего лекарства, которое ты принял, даже обезножевшая лошадь поднимется и аллюром пойдет, а ты подломился, ну просто уму непостижимо!» Степану все это порядком надоело, он вспылил и матерно послал врача подальше. К его изумлению, тот не обиделся на его неожиданную грубость, а наоборот – ответил доброй приветливой улыбкой и только приговаривал: «Тактак, Степа, я, кажется, теперь понимаю истинную причину твоей болезни и, поверь мне, поставлю тебя на ноги, только терпения наберись».