Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице

Скромный Стажадзе прожил всю жизнь в коммуналке в Варсонофьевском переулке, дачи не имел, отдыхал в санатории. А вот друзей и хороших знакомых у него было хоть отбавляй. Еще Маяковский подарил ему книгу с надписью «Божественному Лонгинозу», это было в период, когда директор трудился в грузинской столовке. Стажадзе стал любимцем московской богемы, и не только потому, что хорошие продукты были главным дефицитом, вынуждая искать знакомства с его обладателями. Хозяин «Арагви» был уважаем за высокое качество выпускаемой продукции и свой профессионализм. Ольга Лепешинская, Юрий Файер, Владимир Канделаки, Вера Давыдова, Анатолий Кторов, Борис Ливанов, Осип Абдулов, да почти весь Большой, Малый театры, МХАТ, а еще и Фаина Раневская (которая сама по себе была театром одного актера), Александр Фадеев, Илья Эренбург и Дмитрий Налбандян приходили не только в ресторан, но и к его директору домой откушать сациви и хачапури, которые изумительно готовила его супруга, любившая повторять: «Отойди от плиты, дома я – директор!» Оживало пианино, танцы, романсы, песни советских композиторов – салон в коммунальной квартире! И все это под руководством тамады Лонгиноза Стажадзе, умевшего не только красиво говорить, молчать (когда нужно) и слушать других. Редкое сочетание качеств…

Всего три года прошло с открытия «Арагви» – москвичи только успели к нему привыкнуть, как началась Великая Отечественная война. Казалось бы – трудности со снабжением, продовольственные карточки должны были повлиять на его работу, но нет, ресторан не закрылся, а даже, наоборот, перевел обслуживание посетителей на военные рельсы, если можно так выразиться. Ресторан оказался особо ценен для советской творческой интеллигенции – композиторов, художников, писателей – тем, что спас ее от голодного умирания в 1940-е годы. Мстислав Ростропович вспоминал: «С какой завистью я относился к профессорам Московской консерватории, имевшим так называемую лимитную книжку для обедов в ресторане "Арагви". Они ходили туда и потом возвращались в консерваторию немножко навеселе. С одной стороны, я преклонялся перед ними, но, с другой, мне было горько, потому что очень хотелось есть. А когда я получил первую премию на всесоюзном конкурсе в конце 1945 года, мне тоже дали лимитную книжку пополам с пианистом Михновским. В этой книжке были талоны, и вот по этим талонам мы получали в специальном “распределителе” соответствующие продукты, которые сильно отличались от того, что было доступно другим людям». Умела советская власть заботиться о молодых талантах – ничего не скажешь, с младых ногтей приучали их к привилегиям, причисляя к особой касте, обеспеченной всем необходимым.

Во время войны оставшаяся в Москве творческая богема была прикреплена к «Арагви», превратившемуся в спецстоловую. Молодой дирижер и приятель Ростроповича Кирилл Кондрашин избежал призыва на фронт – как представитель талантливой советской молодежи имел бронь. В 1943 году его пригласили в Большой театр, почти в одно время с Борисом Покровским. Хотя немцев от Москвы отогнали, но с едой были большие трудности. Деньги были, а хлеб на них не купишь, Кондрашин стоял у булочной и просил продать ему хотя бы кусочек, прячась от знакомых музыкантов. А дома у него хранилось масло, купленное за проданный шерстяной костюм. И вот это масло не на что было намазать. Голодный дирижер вынужден был уплетать его без хлеба, до тошноты. Карточек у него тоже не было, поскольку сразу в Москве его не прописали.

Спас Кондрашина чужой пропуск в «Арагви», который принадлежал Пантелеймону Норцову, солисту Большого театра и лауреату Сталинской премии. Как пишет Кондрашин, Норцов имел и литер, и закрытое снабжение, и закрытый распределитель Большого театра, – а ему полагался еще и пропуск. Литерные обеды с мясом предназначались только самым выдающимся деятелям культуры, солистам Большого театра. Любимцы Сталина, они услаждали слух вождя в любое время дня и ночи. Часто, например, из его приемной звонили басу Максиму Михайлову: «Машина выехала, будьте готовы!» А на дворе ночь, часа два, вождь только с работы приехал на свою дачу в Матвеевском. Привозят Михайлова, а Сталин вино пьет и ему молча наливает: «Давай, Максим помолчим». Так и молчали до пяти утра. А потом спать. А после – на работу, Сталин в Кремль, а Михайлов в Большой театр, Сусанина репетировать: «Ты взойди, моя заря!» Пел он так сильно и мощно, что казалось, в зал въезжал танк…