Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице

Плакатный образ Боголюбова оказался чрезвычайно востребован при Сталине. Он играл на сцене МХАТа преимущественно в советских ходульных пьесах, где было два типа персонажей – отличные и просто хорошие люди. Иногда встречались и плохие, но редко. Его коллега по сцене Владлен Давыдов отмечал: «Качества личности артиста прикрывали схематизм и демагогичность многих персонажей конъюнктурных фильмов и пьес. Боголюбов играл эти роли с такой верой и убежденностью, что казалось – он и вне сцены продолжает жить жизнью своих героев». Кому, как не Давыдову, слава которого так и осталась в 1940–1950-х годах, понимать трагедию Боголюбова. Как и писатель Симонов, он получил шесть Сталинских премий, причем один, без жены, актрисы Софьи Соколовой, и мог бы войти в специальную сталинскую Книгу рекордов Гиннесса. Все премии обмывали в «Арагви».

Была у Боголюбова и святая обязанность – играть маршала Ворошилова, роль которого он исполнил по крайней мере шесть раз. Так было принято, что одни и те же актеры десятилетиями играли сталинских соратников, их кандидатуры утверждали сами вожди. Например, Александр Хвыля (незабываемый Дед Мороз) играл Буденного. Но ведь как несправедлива судьба – еще вчера ты обожаем всеми, небрежно принимаешь приглашения на кремлевские приемы, устал от орденов и медалей (вешать некуда), квартира на Кутузовском, дача под Москвой, спецраспределитель. И вдруг – телефон перестает звонить, все меньше приглашений от киностудий, да и в театре репертуар все больше не твой, не подходящий. И дело даже не в том, что молодость прошла – эпоха сменилась. Боголюбов уходит из театра в 1958 году. Все реже снимается. В чем-то своей судьбой он похож на Николая Черкасова, другого сталинского любимца. И все же он дождался – ему позвонили с «Мосфильма» и вновь предложили сыграть Ворошилова в киноэпопее «Освобождение» в 1968 году. Скончался актер в 1980 году, в 80 лет…

Судя по всему, с годами кухня ресторана немного испортилась, может, арест Берии повлиял, но скорее всего – отставка Стажадзе. В 1960 году он уехал в Тбилиси, где ему дали жилье, правда, опять в коммуналке. Кормить стали хуже. Автор популярных детективов Георгий Вайнер, как-то в 1970-х годах зайдя в «Арагви», услышал от сидящего за столом знакомого грузина: «Что такое “национальное по форме и социалистическое по содержанию”? Это – шашлык из дохлятины!»

Удобное расположение «Арагви» рядом с местом жительства московской богемы сделало его любимым местом отдыха нескольких поколений семьи Михалковых, проживавших в доме напротив и выпивших здесь достаточно вина и водки. Когда Сергей Михалков переехал на Поварскую, интенсивность посещения расписного зала снизилась. Зато другие литераторы, наоборот, туда зачастили. «Арагви» стал первым рестораном, куда после отсидки за тунеядство пришел в 1965 году будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский – самая что ни есть богемная фигура, учитывая его свободное творчество и полученное им «боевое» крещение в ленинградской психбольнице № 2, знаменитой «Пряжке». Судили его в Ленинграде, и судили показательно, в диалоге поэта с судьей есть интересные эпизоды. Она спросила Бродского о его специальности, он ответил: «Поэт-переводчик». – «А кто это признал, что вы поэт? А вы учились этому? Не пытались окончить вуз, где готовят… где учат…» Интересно, где же учат на поэтов?

Сегодня факт обеда Бродского можно даже увековечить мемориальной доской. Участники того знаменательного ужина Евгений Рейн и Василий Аксенов проникли в «Арагви» лишь благодаря подкатившему на «Волге» Евгению Евтушенко, который в те времена мог все: «Огромная очередь тянулась до улицы Горького и заворачивала за угол, – вспоминал Рейн. – Мы кое-как пробились через толпу, и швейцар увидел Евтушенко сквозь стеклянную дверь. Этого оказалось достаточно. В холле нас встретил респектабельный господин – директор ресторана. Он братски расцеловался с Евтушенко и Аксенова тоже поприветствовал как старого знакомого. Бродского и меня представили. Затем нас провели в кабинет, где официанты уже накрывали стол. Здесь было тихо и прохладно – чего лучше. Но лицо нашего лидера затуманилось. Кабинет чем-то не устраивал его. Вдруг он решительно произнес: “Нет, мы пойдем в общий зал, поэт должен быть вместе со своим народом”. Официанты переглянулись, но смолчали. Я понял, что здесь слово Евтушенко – закон. Нас повели в общий зал. Это было низкое сводчатое помещение, украшенное росписями на кавказские темы. Сказать, что в зале было тесно, – значит ничего не сказать. Казалось, что спичку нельзя протиснуть в этой тесноте.