Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице

Писатели приучались к «Арагви» уже с молодых ногтей. Константин Ваншенкин отмечал: «У нас, бывало, в общежитии на Тверском (Литинститута. – А.В.) предложит кто-нибудь вечером, часов в 11 или в 12 – а давайте рванем в “Арагви”! У кого сколько есть? Приходим, нас принимают вполне радушно. Сразу отдаем деньги официанту: себе возьми десятку, а на остальное… Он тут же подсчитывает заранее: водки две бутылки… салат картофельный… лобио… И все довольны».

Что же касается Евгения Евтушенко, то однажды по его поводу в «Арагви» родилась шутка, автором которой выступил вездесущий Михаил Светлов. Подсев к столику писателя Виктора Ардова, он выпалил: «Я придумал хороший псевдоним: поэт Евгений Альный». Евтушенко не только писал красочно, но и одевался (особенно под конец жизни), старался запомниться и своими громкими заявлениями, телеграммами (в Кремль, против ввода танков в Прагу) и несбывшимися обещаниями. В том числе и по этой причине он стал героем анекдотов. Вбегает как-то в кабинет Сергея Михалкова секретарша: «Какой кошмар! Евтушенко вскрыл вены!», а тот ей: «Кому?» А вот другая история, звонит Евтушенко Андропову: «Если вышлите Солженицына из страны – повешусь под вашими окнами!» – «Это ваше право, у нас под окнами на Лубянке деревья крепкие!»

В 1960–1970-е годы поход в ресторан с расчетом на многочасовые посиделки был делом затратным, в «Арагви» десяткой было не обойтись, минимум двадцать пять рублей на двоих. Поэтому возникает вопрос – почему из представителей всех видов искусств наибольшими его поклонниками являлись писатели? Они были миллионерами? Дело в том, что в советское время писательское ремесло было очень выгодным занятием. При условии, конечно, лояльности к действующей идеологии и привычке держать в руках ручку. Советский Союз считался самой читающей страной в мире за неимением прочих радостей жизни. Книги издавались тиражами в сотни тысяч экземпляров. Гонорары были очень приличные, позволявшие их получателям не работать в буквальном понимании этого слова, то есть не заниматься еще каким-либо профессиональным трудом – класть асфальт, пахать на тракторе. Членство в Союзе писателей и было главным родом деятельности того или иного литератора. Как говорил один из советских классиков, «писателей все меньше, а членов Союза писателей все больше».

Пушкин, Лермонтов, Чехов могли только мечтать о такой повседневной жизни и о таких тиражах. К тому же размер гонорара и его выплата не зависели от того, продан тираж или нет. Припеваючи жили и поэты-песенники, которым начислялся процент от исполнения их произведений во всех ресторанах Советского Союза. Не тужили и драматурги, ибо репертуар всех театров централизованно утверждался в Москве, после чего пьеса шла на всех сценах страны. Что уж говорить о других сочинителях – представителях национальных литератур. Едва оперившись, прогремев в центральной прессе хотя бы одним своим опусом из жизни оленеводов или пастухов овец, утверждавшим «ленинскую национальную политику», они переезжали из своих холодных землянок в Москву. Им становилось здесь ох как тепло и сытно.

У писателей были свои поликлиники и пансионаты. Их регулярно посылали в загранкомандировки, чтобы они лично убедились, как плохо живется человеку (такому же, скажем, «писателю») на тлетворном Западе. Чего же было не ходить в «Арагви» от такой счастливой жизни?

Сюда же водили иностранных гостей. Например, в 1947 году в СССР приехал Джон Стейнбек, будущий лауреат Нобелевской премии по литературе. Он никак не мог взять в толк – как и зачем писатели в СССР превратились в государственных служащих. Дескать, у них там в Америке писатель занимает место между акробатом и моржом в цирке. И вообще живут они друг от друга отдельно, а не колониями, как в Москве, и никто им не диктует, как и что сочинять. В ответ Эренбург на банкете в «Арагви» удивил Стейнбека словами, что «указывать писателю, что писать, – оскорбление. Он сказал, что если у писателя репутация правдивого человека, то он не нуждается ни в каких советах. Эренбурга мгновенно поддержал Симонов». Драматург Всеволод Вишневский возразил: «Существует несколько видов правды, и что мы должны предложить такую правду, которая способствовала бы развитию добрых отношений между русским и американским народами», – отметил Стейнбек в дневнике. Да, правда бывает разной…