Разговор в комнатах. Карамзин, Чаадаев, Герцен и начало современной России

Отсюда следует сразу несколько выводов, напрямую касающихся темы нашей книги. Прежде всего, сделав «социализм» одной из важнейших тем русской общественно-политической повестки (а само это слово – неотъемлемой частью языка общественной дискуссии), Герцен одновременно попытался превратить социализм в чисто русское явление. Другой социализм невозможен. Это, как мы уже отмечали, перемешало национализм с социализмом, дало возможность примирить славянофила с начитавшимся Фурье и Луи Блана западником. Британский историк идей Исайя Берлин в очерке о Первом Интернационале блестяще показал, что национализм почти с самого начала оказался сильнее «чистого»/интернационалистского марксизма как всеобъясняющей экономической теории и разрешающей все противоречия классовой позиции. На примере Герцена и русского социализма очень хорошо видно, что в середине XIX века национализм оказался сильнее любого извода социализма, не только коммунистического. Во-вторых, это сделало русский социализм исключительно опасным для существования Российской империи. Дело в том, что царизм, поставив с конца 1830-х на «официальную народность», исключил из своей новой идеологической конструкции социальный вопрос как таковой. Ни одна из частей триады «православие, самодержавие, народность» не имела никакого отношения к имущественному неравенству и отчаянному экономическому положению огромного количества подданных. Это позже создало огромный резерв поддержки революционеров – причем как раз тех, кто ставил «социальный вопрос» выше «политического», то есть эсеров и социал-демократов. Внутри же этих социалистических партий исключительно сильны были именно национальные течения: в РСДРП – Бунд, польские, латышские, кавказские группы и т. д. У РСДРП до поры до времени они были вместе, чему способствовала рациональная и гибкая политика руководства партии, прежде всего Ленина, который смог сделать «национальный вопрос» не угрозой большевизму, а союзником (до 1917-го да и некоторое время после). Все это чрезвычайно ослабило официозный национализм российской власти, которая ничего не могла противостоять социалистическому национализму, кроме крайне недальновидной политики «русификации» национальных окраин. Эта политика, в свою очередь, еще больше подорвала стабильность империи. Прежде всего, она противоречила собственно имперскому принципу, завещанному Римом. Империя должна быть универсальна и наднациональна; «национальная империя» не империя, особенно если в ход идет инструмент даже уже не «культурного национализма», а этнического. Во-вторых, «русификация окраин» превратила местное население этих окраин в потенциальный источник революционных, в том числе социалистических, движений. В конце концов, русскую революцию рука об руку с «русскими революционерами» делали «красные латыши», во главе ВЧК встал поляк Дзержинский и т. д. – все это говорит о том, что насильственная русификация «национальных окраин», начатая во второй половине XIX века, в конце концов привела «национальных революционеров» из этих окраин в Петроград и Москву. Наконец, сам официозный русский национализм оказался слабым, способным лишь на эффектные внешние проявления – от погромов до истерических речей черносотенцев в Думе, – но никакого серьезного влияния на ход политических событий он не оказал. Власть весьма опрометчиво пыталась на него опираться, в чем, в частности, причина стремительного краха монархии в феврале 1917-го.

Таков был «социализм», двойственный, лукавый, но, как выяснилось, могущественный, который внес Герцен в русскую общественно-политическую повестку. Помимо уже перечисленного, это имело еще одно важное для нашей темы последствие. Оно касается сюжета под названием «Россия и Европа».

«Россия и Европа»: кода

Герцен «закрывает» сюжет, начатый Карамзиным и продолженный Чаадаевым. Это вовсе не значит, что после Герцена о «России и Европе» в русской общественной дискуссии больше не вспоминали; напротив, бесконечно говорили и спорили. «Закрытие» сюжета означает совсем иное – что новых поворотов и развития нет. «Закрыть тему» – это не когда ее больше не обсуждают, это когда внутри нее больше ничего не сделать. В этом смысле Герцен предлагает коду, венчающую идейный сюжет, начатый Карамзиным и продолженный Чаадаевым. И делает это, как мне кажется, сознательно.