Разговоры о (не)серьезном

Он оказался настойчив, как истинный мазохист. И, видимо, я совершила роковую ошибку, послав его по всем известному адресу. Звонков ему скоро оказалось мало, он, неизвестно какими криминальными путями, раздобыл мой адрес (где живу, я ему не говорила) и стал караулить меня у подъезда. На мои жалкие попытки послать его туда же, он только воодушевлялся еще больше, как стахановец при виде молота. А предложение найти более подходящую госпожу заканчивались длинными, как афроамериканский член, изощренными комплиментами. Наконец мои нервы не выдержали, не железные все-таки.

Как говорил(!) Верка Сердючка «Я не люблю, когда меня долго просят».

У меня есть друг. Красив, как бог, и пьет так же. Когда-то у нас что-то было. Но я бросила его первая, и, вместо того, чтобы предать меня анафеме, мы скорешились. Причем насмерть. Для того, чтобы отвадить очередного фантазера, я притащила ему ящик пива, и коротко пересказала финал «Венеры», объяснив, чё от него требуется.

Своему ВиктОру я назначила места свидания в квартире Димы (Аполлона). Квартира, благо, трехкомнатная, и о нахождении в ней еще кого-то, кроме нас, Витек не просек.

— Я буду действовать по своей схеме. Я же — госпожа! — резонно заметила я и он подчинился. — Раздевайся.

— Зачем это? — не понял местный Северин.

— Надо! — как можно жестче приказала я и щелкнула заранее приготовленной плеткой.

— Хорошо, моя богиня! — пропел он, делая, что сказано.

— Совсем раздевайся, здесь стесняться не кого. — приказала я.

Он порозовел, как боярышник, но снова подчинился.

— А теперь я привяжу тебя к матрасу и выпорю. А потом мы предадимся плотским утехам. Это будет невероятно. — пообещала я, внутренне усмехаясь.

Когда я справилась с этим нелегким делом (благо, матрас любовно свернул и перевязал Димка), то торжественно объявила:

— Дорогой ВиктОр. Ты мечтал осуществить фантазм из «Венеры в мехах». Я решила долго тебя не мучить, и проиграть сразу финал романа. Ты же мой раб, я могу делать с тобой, что хочу. Дима, выходи.

Диму надо было видеть. Я тоже была хороша. Нацепила мамину шубу до пят из искусственного меха (надо же соответствовать). А он был в высоких армейских сапогах, моих желтых лосинах и моей же джинсовой куртке на меху, распираемой его плечами.

— Сука. — процедил мазохист. — Я на вас в ментовку подам.

— Давай, хоть поржут, а то у них работа тяжелая. Ты, дорогой, должен был дочитать Мазоха до конца, а не первые двадцать страниц.

Димка, поигрывая взятым у меня хлыстом и гася сопротивление перегаром, процитировал медведя из советского мультика.

— Я тебя бить не буду. Я тебя просто выпорю.

Это же ничего, что я не совсем точно воспроизвела оригинал?

Через пару часов я рыдала на плече новоиспеченного Грека-Димки над своей дурацкой судьбой. Он успокаивал меня, подпаивая из своей бутылки. И, кстати, никаких поползновений на секс.

ВиктОра, я, слава богу, больше не имела чести лицезреть. Впредь будет наука: женщины существа нежные и ласковые, не стоит их заставлять делать гадости. Хуже будет.

Утро. Кладбище. Птица.

На похоронах отца я не была. Мама не разговаривала со мной неделю, когда я сказала: «Я пойду туда только чтобы убедится, что он сдох!». И я не пошла, и на кладбище не ходила.

Я прекрасно помню день, когда он ушел от нас. Мне было 12 лет, я училась в классе 6 и для меня наличие обоих родителей было предметом гордости. Больше нечем было гордиться, разве что кроме танцев, училась я не очень. В тот день, вернувшись из школы, я увидела папины чемоданы в коридоре. Это было обычным делом, он часто уезжал, иногда на несколько недель. Родители сидели молча, как разведчики на допросе.

— Что случилось? — спросила я, чуя что-то нездоровое.

— Все хорошо, иди, делай уроки, — сказала мать, как будто слова резали ей горло.

Я послушно пошла, а, запершись в комнате, включила музыку и приклеилась ухом к двери. Из всего разговора моя детская память вырвала только обрывок диалога.

— Я не могу больше так жить — говорил за дверью голос мамы — Нам с дочерью нужен нормальный отец, а не приходящий. Ира скоро забудет, как ты выглядишь.

— Юль, пойми, — голос отца трескался, как старая ваза. — Я не могу без этих поездок. Это моя жизнь.

— Тогда проваливай к чертовой матери! — голос мамы взлетел вверх до визга и снова упал, как подброшенный мяч. — Уходи, Саша.

С тех пор прошло уже восемь лет, а я так и не простила отца за то, что он выбрал не нас с мамой, а какие-то эмпирические поездки. И когда, год назад, он умер в одной из них по неизвестной причине, я, как не странно, почувствовала облегчение, а не горе. Я чувствовала, что победила: он выбрал неправильно и поплатился за это.

Сначала, когда родители развелись, папа пытался наладить со мной отношения: приносил игрушки, как будто мне было 5 лет, дарил книги, которые я читала тайком, чтобы не показать свой интерес к папиным подаркам. Но я больше не сказала ему ни слова.