При входе в бани сидел содержатель, старый персиянин. Он отворил мне дверь; я вошел в обширную комнату, и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе не одетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился. "Пойдем, пойдем, — сказал мне хозяин: — сегодня вторник: женский день. Ничего, не беда". — Конечно, не беда* — отвечал я ему, — напротив.
11 июня.
По пути из Тифлиса, подле крепости Гергеры.
Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. "Откуда вы?" — спросил я их. — Из Тегерана. — "Что вы везете?" — Грибоеда. — Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.
Переехав через гору и опустясь в долину, осененную деревьями, я увидел минеральный ключ, текущий поперек дороги. Здесь я встретил армянского попа, ехавшего в Ахалцык из Эривани. "Что нового в Эривани?" спросил я его. — "В Эривани чума, — отвечал он; — а что слыхать об Ахалцыке?" — "В Ахалцыке чума", отвечал я ему. Обменявшись сими приятными известиями, мы расстались.
После 11 июня.
Кар-Агачи [на пирушке у драгунского офицера Панкова].
* Я уже запаздывал и спешил итти, но подгулявшие офицеры еще удерживали меня, да, спасибо, выручил Александр Сергеевич. Обращаясь к офицерам, он сказал: "Господа, пусть идет, у него есть дело". Потом ко мне: "Смотри же, Ханженков, — на обратном пути к нам поскорее, а если не заедешь, то назову тебя злодеем*.
*… Караяни вызвал Панкова на дуэль… оба обратились к Пушкину с просьбой — быть у них секундантом… Видя, что убеждения не помогли, огорченный и задумавшийся Пушкин… сказал: "Хорошо, господа, у одного из вас я буду секундантом по жребию, а другого секунданта вы позволите выбрать мне". Согласны?" — Караяни и Панков согласились.
[Во время дуэли].
*… Когда соперники стали на указанных местах с пистолетами, тогда Пушкин, обращаясь к ним, сказал: "Господа, — прошу слушать команду — стрелять по третьему разу. Начинаю: раз". Вдруг заиграл оркестр музыкантов, искусно скрытый в рощице, а мы, офицеры, каждый с двумя бутылками шампанского в руках, мгновенно стали между Караяни и Панковым… Такая неожиданность сильно их озадачила, и они зароптали, особенно Караяни. Но тут уже Александр Сергеевич действовал как истинный гений-примиритель… Помню слова Пушкина: "Господа, если совершится убийство, то оно погубит и меня с вами, и всех нас. Умоляю вас именем бога и России— помиритесь!"
Однажды Пушкин коснулся аристократического начала, как необходимого в развитии всех народов; я же щеголял тогда демократизмом. Пушкин, наконец, с жаром воскликнул: "Я не понимаю, как можно не гордиться своими историческими предками! Я горжусь тем, что под выборною грамотой Михаила Федоровича есть пять подписей Пушкиных". Тут Раевский[230]
очень смешным сарказмом обдал его, как ушатом воды, и спор наш кончился.Однажды на мой вопрос, как удалось ему не поддаться тогдашнему обаянию Жуковского или Батюшкова и не попасть даже на школьной скамье в их подражателей, Пушкин отвечал: "Я этим обязан Денису Давыдову[232]
. Он дал мне почувствовать, что можно быть оригинальным".На Кавказе [при встрече двух отрядов казаков].