Имение[263]
, где Пушкин жил в Нижнем, находится в нескольких верстах от села Апраксина, принадлежавшего семейству Новосильцевых, которых поэт очень любил, в особенности хозяйку дома, милую и добрую старушку. Она его часто журила за его суеверие… Г-жа Новосильцева[264] праздновала свои именины, и Пушкин обещался приехать к обеду, но его долго ждали напрасно и решились, наконец, сесть за стол без него. Подавали уже шампанское, когда он явился, подошел к имениннице и стал перед ней на колени: — "Наталья Алексеевна, сказал он, — не сердитесь на меня; я выехал из дому и был уже недалеко отсюда, когда проклятый заяц пробежал поперек дороги. Ведь вы знаете, что я юродивый: вернулся домой, вышел из коляски, а потом сел в нее опять и приехал, чтоб вы меня выдрали за уши".[
Приехал в Апраксино Пушкин, сидел с барышнями[266]
и был скучен и чем-то недоволен — так говорила Настасья Петровна. Разговор не клеился, он все отмалчивался, а мы болтали. Перед ним лежал мой альбом, говорили мы об "Евгении Онегине", Пушкин молча рисовал что-то на листочке. Я говорю ему: зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала!Варваре Петровне тогда было лет шестнадцать, собой была недурна. Пушкин, не поднимая головы от альбома и оттушевывая набросок, спросил ее:
"Ну, а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?"
"Я бы только ранила Ленского в руку или в плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним, перевязывала бы рану, и они друг друга еще больше бы полюбили".
"А знаете, где я его убил? Вот где", — протянул он к ней свой рисунок и показал место у опушки леса.
"А вы как бы кончили дуэль?" — обратился Пушкин к Настасье Петровне.
"Я ранила бы Онегина; Татьяна бы за ним ходила, и он оценил бы ее, и полюбил ее".
"Ну, нет, он Татьяны не стоил", — ответил Пушкин.
18 ноября.
Болдино[267]
.Выехав, на большую дорогу, я увидел, что вы были правы —14 карантинов были только аванпостами, а настоящих карантинов только три. Я храбро явился в первый (Сиваслейка, губ. Владимирская); инспектор спрашивает мою подорожную, сообщив, что мне предстоит всего 6 дней остановки. Потом он бросает взгляд на подорожную: — "Вы не по казенной надобности изволите ехать?" — Нет, по собственной, самонужнейшей. — "Так извольте ехать назад, на другой тракт, здесь не пропускают". — Давно ли? — "Да уж около 3 недель". — И эти свиньи, губернаторы, не дают этого знать? — "Мы не виноваты-с". — Не виноваты! А мне разве от этого легче? Нечего делать — еду назад в Лукоянов…
11 декабря.
К Пушкину…
Я сказал ему, что буду писать Бориса и Димитрия — "Пишите, а я отказываюсь".
Конец года.
По свидетельству покойного П. В. Нащокина, в конце 1830 г., живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф (белая голова), и Пушкин говорил другу своему: "Посмотри, сбудется слово немки, — он непременно убьет меня!"
… В исходе 1830 г.[268]
, наскучив тем, что свадьба его оттягивалась… он говорил Нащокину, что бросит все и уедет драться с поляками[269]. "Там у них есть один Вейскопф (белая голова): он наверное убьет меня, и пророчество гадальщицы сбудется".Намереваясь отправиться в Польшу, Пушкин все напевал Нащокину: "Не женись ты, добрый молодец, а на те деньги коня купи".
1830–1831 гг.
Четыре года я не встречался с ним, по причине турецкой кампании и моего путешествия на Востоке, и совершенно нечаянно свиделся в Архиве министерства иностранных дел, где собирал он документы для предпринятой им истории Петра Великого. По моей близорукости я даже сперва не узнал его, но, благородный душою, Пушкин устремился прямо ко мне, обнял крепко и сказал: "Простили ль вы меня? А я не могу доселе простить себе свою глупую эпиграмму, особенно когда я узнал, что вы поехали в Иерусалим. Я даже написал для вас несколько стихов: что, когда, при заключении мира, все сильные земли забыли о святом граде и гробе Христовом, один только доблестный юноша о них вспомнил и туда устремился. С чрезвычайным удовольствием читал я ваше путешествие". Я был тронут до слез.