Разговоры с мёртвыми

Придёт и заберёт тебя. И не спросит, как тебя зовут. И почему так молод. И почему ничего не успел сделать. И что должен был успеть. И почему должен. И кто ты есть. И кем себя чувствуешь. И любят ли тебя. И любишь ли ты. И почему ты должен любить. И почему так хочется, чтобы тебя любили. И что такое любовь. И кто её придумал. Ничего она не спросит. Это ты спросишь. Спросишь – и что? Найдёшь ответы? Не оправдания – ответы. Настоящие, единственные, не предположения, не «я так думаю», а абсолютную истину. И не ту истину, которую придумали мудрые греки в белых тогах, а такую, которая самая-самая истина.

Мне было всё понятно до возраста подростка. Было понятно, пока я не стал думать, а в чём, собственно, дело? Пока не стал отдаляться от других. Пока одежда не имела другой ценности, чем «тепло-удобно», пока не пытался быть хорошим для остальных. Я им был, но не для других и не для себя. Просто был, и всё тут.

В той жизни, когда сочинял трогательные глупые письма и подкидывал их в почтовый ящик Кате. Когда собирал вкладыши от жевательной резинки. Смотрел на звёзды и восхищался знаниями Максима об астрономии. Когда был белобрысым мальчиком, который щурится на всех солнечных фотографиях. Мальчиком, который восхищается летом, а не тоскует о его уходе. Мальчиком с шариками в руке в толпе людей на первомайской демонстрации.

Я семенил рядом с папой, и он держал меня за руку. Мы весело обходили весь город, прямо по дорогам, на которых больше не было машин. Много людей, гигантская цепочка движется по улицам.

Демонстрация заканчивалась на площади перед Домом культуры. А там – ярмарка. Там сладости и шашлыки.

Я ел шашлык с шампура, жирный и очень вкусный, и щурился от солнца. Так меня сфотографировали.

На мне вязаная будёновка – шапочка с длинными ушами и остриём на конце, – через плечо к поясу уходит лямочка от пластмассовой шпаги, на будёновке в центре лба приколот значок в виде красной звезды.

Рядом со мной папа. Это большой человек в длинном пальто и кроличьей шапке. Он придерживает рукой меня за плечо, и, говорят, мы с ним сильно похожи. Папа любит спрашивать друзей и знакомых:

– На кого похож?

– На тебя, конечно.

Или:

– На папу. На кого же ещё?

Папа довольно улыбается, и я вижу, какой он добрый.

И если в любви мамы ко мне иногда я сомневался, особенно, когда она била меня скакалкой за прогуливание уроков в школе, и я закрылся в туалете, чтобы она не забила меня насмерть, как мне тогда казалось, то в любви отца я не сомневался никогда.

Пашка рассказывал мне, как его друг, Толик Важев, нашёл однажды за домом колоду карт с голыми тётками.

Толик дал её Пашке на хранение, чтобы родители Толика не нашли карты у него дома, а сам предложил купить голых тёток старшеклассникам.

– До вечера только, – пообещал Толик.

Вечером к нам домой заявились старшеклассники.

– Паша дома? – поинтересовались они.

– Зачем он вам нужен? – спросила настороженная мама.

– А у него карты с голыми тётками, мы хотим их купить, – признались старшеклассники. Прямо так и сказали.

Ничего им не продали.

А Пашку мама избила скакалкой. Брат не выдал, откуда у него взялись эти карты.

– Один раз скакалка извернулась в воздухе, – рассказывал Пашка, – и попала мне по яйцам. Можешь представить, какая боль? Толик говорил, что к нему так же припёрлись старшаки. Родители Толика заметили, что он собирается куда-то с пацанами. Остановили его, загнали домой. Но Толик успел на меня стрелы перевести. Его тоже избили. Но мне-то какое дело?

После возвращения брата с армии Толик заходил к нам. Пашка попросил меня соврать, что его нет дома.

– Я не знаю, о чём с ним говорить. А помнишь? А тогда? Не хочу.

Я был глупым ребёнком и считал, что всё, что говорили мне и при мне, никакого секрета не представляет. С меня же не брали клятву, чтобы я никому ничего не рассказывал.

Так и передал Толику слова Пашки, наблюдая кислую мину на его лице.

Папа любил в качестве шутки рассказать своим друзьям, как я выдал его маме:

– А в Адлере у меня была подружка, и у папы тоже была подружка.

Друзья отца смеялись и подмигивали мне.

Отец тогда расходился с мамой, но взял меня в Адлер на лето.

Мы снимали комнату в деревянном доме у знакомых. В соседней комнате отдыхала женщина с дочерью моего возраста.

Папа с этой женщиной ходил в ресторан, гулял и делал что-то ещё мне неизвестное. Тогда я даже в кино на поцелуи в губы стеснялся смотреть, отворачивался или закрывал глаза. Если, конечно, меня пускали на такие фильмы.

Не помню, чем закончилась история с моим папой и его «подругой», но маме моё признание точно не понравилось, несмотря на то, что они с отцом были в разводе.

Я был чист душой, и всё вокруг меня имело смысл. Друзья – как родственники. А родственники – самые родные люди на земле. И ни о ком я плохо не думал, и никого ни в чём не винил. И не было ни прошлого, ни будущего. Было только сейчас.

А теперь всё осталось позади, там, где я не был взрослым, где не было ностальгии. Жизнь шла, шла – и остановилась в возрасте семнадцати лет. После этого забуксовала на месте и успокоилась.