Размышления о Венере Морской

Солнце уже поднялось. Я сидел на заднем сиденье с Э., мы ели виноград и любовались развертывающейся впереди долиной, а Хойл и Гидеон углубились в беседу о вампирах, казавшуюся особенно зловещей и потусторонней при ясном свете дня. Дорога из Камироса идет вдоль плоского морского берега, изобилующего пляжами. Невысокие, точно зеленые курганы, холмы, заросшие миртами и тимьяном, отступают здесь вглубь острова — на них обитают красноногие куропатки и сизые голуби. Дорога была плохая, поэтому мы очень удивились, когда, подъезжая к маленькой гавани Камейро Скала, увидели автомобиль Миллза. Проехав на нашем тихоходе еще немного, мы поняли, почему Миллз остановился. Только что пришвартовались три желтых рыбацких лодки и выгружали улов. Среди галдящей толпы загорелых рыбаков-симиотов стоял светловолосый коренастый Миллз и выторговывал шесть красных кефалей. Гидеон наметанным глазом уже приметил придорожную таверну, там мы и ждали, пока шло обсуждение сделки, попивая мастику, напоминающую по вкусу притирку для лошадей, и слушая завывание кларнета, на котором играл молодой рыбак. Здесь мы, разумеется, наткнулись на американского грека, который, разумеется, сравнивал Детройт с этой «поганой страной» и все восхищался, как мы хорошо говорим на английском, на родном нашем языке. Гидеон не на шутку разозлился:

— Сукин ты сын, пустобрех вонючий, — сказал он, превосходно изображая нью-йоркский выговор, — какого черта ты вернулся? Чтобы отравлять воздух своей родины дешевым брюзжанием и пристрастием к кока-коле?

Тот отпрянул, словно его ударили в грудь. Хойл поцокал языком:

— Право, Гидеон, — сказал он, — офицер и джентльмен не может, знаете ли… вот так.

Гидеон поправил свой стеклянный глаз.

— Возможно, он так не может, — мягко сказал он. — А я могу, старина. Еще как могу. Очень уж они наглые.

Миллз к этому времени завершил торг и уложил рыбу в ящик для инструментов. Мы отъезжаем под громкие крики: «Счастливого пути!» и: «Приезжайте еще!» Греки обожают прощания.

Дорога круто идет в гору, минуя старую франкскую крепость, которую теперь называют Кастелло, а потом резко поворачивает вглубь острова: там, впереди, среди гряды холмов вздымаются насупившиеся утесы Атабироса, самой большой на острове горы. Ее черная сияющая громада высится над зеленой полосой деревьев, отмечающей границу деревни Эмбона. Атабирос, паривший в ясном утреннем воздухе, казался скорее творением человека, а не природы, он был похож на грубую модель огромной статуи, здесь брошенной. Ветер и дождь точили его. Зимние снега отшлифовали его скользкую черную поверхность до синеватого антрацитового блеска. Среди гораздо более мелких холмов он выглядел как настоящий лайнер, вставший на якорь; пока мы поднимались к нему, воздух стал разреженным и голубым, и горные деревни сверкали в нем, как куски сахара.

На верхнем утесе, откуда можно различить горы острова Крит, когда-то стоял небольшой храм Зевса, где пророчествовал огромный священный бык. Есть основания полагать, что культ священного быка был поклонением не настоящему животному, а гигантскому бронзовому идолу, в который заключали людей, чтобы поджарить их на огне. Их крики и стоны, по-видимому, и служили пророчествами.

Вкушая этот чистый голубой воздух и глядя на полоски гранита, которых в горной породе становилось все больше, мы ощутили и первый приступ голода, хотя были еще далеко от своей цели — скалы Моноли-тос. Мы остановились в апельсиновой роще за Эмбо-ной, чтобы поесть хлеба и фруктов, а Гидеон выпил бутылку вина. Он завел обыкновение «штрафовать» себя за промахи в поведении.

— Черт, — говаривал он, — сегодня штраф — два стакана красного.

Или:

— Нетя не могу этого так оставить, штраф — стакан белого.

Стоит ли говорить, что этот странный способ само-истязания был довольно приятным. Сейчас он штрафовал себя за непочтительное обращение с американ-ским греком в Камейро Скала, а Хойл смотрел на него со скорбью и неудовольствием.

— За это, в конце концов, поплатится ваша печень, — желчно заметил он.

Мы проехали дорогу на Эмбону и повернули направо, чтобы объехать огромный обугленный гребень Атабироса, черные каменные глыбы которого делали его каким-то невероятно средневековым — точно старая готическая Библия, ветшающая в музее… Гидеон попытался было на этот гребень вскарабкаться, но мы закричали ему, чтобы немедленно спускался. Крепость Монолитос ждала нас там впереди, и мы двинулись через острые, как лезвие, гребни и заросли чертополоха, которые часто перемежались родниками, бьющими из горных склонов, и огромными ореховыми деревьями, монастырь Артамити… Святой Исидор (как бы его ни называли). Теперь воздух крепко пах соснами, поскольку мы постепенно спускались.