Размышления о Венере Морской

— Слышите? — сказала Э.

В тишине еле слышно звучал голос поющего рыбака, слабый, как комариный писк. Звук косо поднимался к нам через цветные ущелья. Мы смотрели на постепенно сгущавшиеся зеленые и красные тона колышущихся водорослей. Невидимые для рыбака, под лодкой сновали рыбы, посверкивая в фосфоресцирующих пятнах света. «Афина Линдия», — повторял я про себя, как заклинание. Где-то здесь была ее священная оливковая роща. Великая ода Пиндара Диагору из Ялилоса была им гравирована на каменных плитах, помещенных в храме. В нору расцвета ею славы дары богине присылали и чужестранцы — из Сирии и Египта.

Солнце втянулось в море; по синеве на мгновение разбежались ослепительные серебряные спицы, точно лучи огромного маяка. Потом все равномерно окутал сумрак.

— Клеобул был занятным субъектом, — говорил Хойл, поскольку иссякший было поток классических реминисценций внезапно снова ожил. Рыбака уже не было видно, его пение смолкло.

— Расскажите нам о нем, Маркос.

Маркос глубоко вздохнул и выпалил все, что знал, на демотическом греческом:

— Он путешествовал по Египту, был очень красив и написал тысячи прекрасных акростихов, двустиший и прочей поэзии. Он был одним из Семи мудрецов и близким другом Солона[72]. Дожил до семидесяти. Его знаменитым афоризмом «Мера важнее всего» греки восхищаются и поныне.

— Но не следуют этому предписанию, — сухо сказал Гидеон.

Маркос отвел взгляд, притворившись, что не слышал этой реплики.

— Он и Пифагор были первыми, кто позволил женщинам приобщиться к наукам, — сказал он, очаровательно скалясь в сторону Э. — Его дочь Клеобулина также была писательницей и оставила много прекрасных стихов.

Становилось прохладно. Мы неспешно прошлись по крепостной стене, посмотрели на заливчик, где, согласно популярному преданию, потерпел крушение корабль Святого Павла во время одного из его многочисленных странствий. В открытом море потихоньку мерк свет над четырьмя островками, на которые нам указал Маркос: четвертый был лишь крошечной скалой, которую во время шторма захлестывало полностью.

— Смотрите, — сказал гид, — эти острова называют Тетраполис.

— Кто называет?

— Все. Жители Линдоса. Говорят, в древности там стояли четыре города, ушедшие под воду во время большого землетрясения.

Гидеон забеспокоился. Он предпочитал более четкие границы между легендами и достоверными фактами.

— Кто это говорит? — потребовал он ответа — и надо отдать ему полную справедливость, историю о Тетраполисе нельзя найти ни в одном из авторитетных источников.

— Так говорили еще до рождения моего деда.

— Но кто?

Маркос начал терять терпение. Он махнул рукой, как волшебной палочкой, в сторону деревни, лежавшей в сумерках внизу.

— Все, — сказал он несколько обиженно.

— Это правда? — не отставал Гидеон.

Маркос энергично закивал.

— Так мне сказали охотники за губками. Они каждое лето работали на этом побережье, и я каждый день пил с ними в таверне. Они, когда ныряли, видели под водой мраморные колонны и статуи. Как-то раз они дали мне несколько монет, которые подняли со диа, и я обменял их у немцев на хлеб.

В ту ночь мы хорошо выспались в таверне, а на следующее утро лихо покатили к Родосу, проезжая иногда по каменистому бездорожью, чтобы попасть на зеленые равнины Калато. Справа от нас на побережье виднелись зубчатые руины Фераклеи, но Гидеон, бывавший там раньше, заверил нас, что от крепости остались одни булыжники, к тому же там вокруг сплошные минные поля, местность очень опасная для туристов.

Мы проехали через Малону и мимо опаленных солнцем ферм, которые субсидировало итальянское правительство, поселившее на них фермеров из Сиены — то был один из богатейших сельскохозяйственных районов Родоса. Здесь Гидеон остановился переговорить со своим итальянским инспектором. Многие семьи ожидали, когда можно будет вернуться в Италию, но по-прежнему работали в поле, как всегда улыбаясь и напевая.

Дорога, обернувшись вокруг столба — горы под названием Цамбика, идет через ущелье, так что во вторую долину выезжаешь почти так же неожиданно, как к Линдосу.

И вот мы наконец-то взобрались на последний горный хребет, повернув, увидели вдалеке шпили и башни столицы. Здесь мы остановились выпить по чашке кофе, прежде чем разъехаться по делам. Пили мы его под оливой, сидя на сухой траве, уже пробуждающейся под барабанную дробь цикад.

У меня обрывается сердце, когда я представляю все эти гранки, письма, папки, ждущие меня.

Миллз заводит машину и не спеша садится за руль. — У нас есть еще немного времени, — говорит он, — пока нас не раскидали по всему миру.

Кавалькада трогается, оставив за собой шлейф пыли.

Глава VII Эпоха рыцарей