Размышления о Венере Морской

Чтобы добраться до Монолитос, нужно перевалить через гребень холма, причем ты совершенно уверен, что потом машина рухнет в море. Однако потом обнаруживаешь, что грунтовая дорога каким-то чудом продолжается, и огромная скала[66] тычет в тебя, поднимаясь из воды, как указующий перст. Ползем вниз почти до самого моря, прежде чем оказываемся на окруженной соснами поляне у подножия замка.

— Как это Миллз спустился сюда, не свернув себе шею, — бормочет Хойл, с опаской направляя мерседес в лощину. Но Миллз сидит на обломке камня на самом верху замка и швыряет в море шишки, распевая во весь голос.

К пению здесь располагало все. Сухой воздух, милосердный, не палящий солнечный свет. Мы взобрались по заросшим травой ступеням к вершине. Повсюду были впадины, густо поросшие анемонами и маргаритками. Хлоя прикорнула в выемке между двумя выступами скалы, она села, чтобы поприветствовать нас, и мы увидели, что лицо ее все в ярко-желтой пыльце. Крепость Монолитос напоминает огромную высеченную из камня львиную лапу; между когтями вырос толстый мшистый ковер, питающийся, без сомнения, из какого-то подземного источника, и тут можно полежать среди цветов, точно ты все еще на полянах возле парка Родини. На одной такой полянке мы пообедали и поболтали, лениво созерцая, как пустельга ныряет в синие просторы под нами и рыскают по трещинам в камнях цветные ящерки.

Потом мы с Миллзом взобрались на скалу, где византийская часовня[67], чтобы проверить, можно ли оттуда плюнуть прямо в море. Миллз вообще был человеком азартным. Он постоянно придумывал такого рода подвиги, чтобы испытать свои таланты. Плевать с моста, пускать блинчики по морю, когда нет волн, нырять за монеткой, да мало ли что еще — просто ради удовольствия размять мускулы, по возможности чуть-чуть похулиганить. В перерыве между плевками с нашей скалы он сказал:

— Да, вы когда-нибудь смотрели в монокль Гидеона? Вчера я его взял, пока Гидеон спал, чтобы определить, насколько сильна его близорукость. И знаете что?

— Нет. Что?

— Там простое стекло.

— Но какой в этом смысл?

Миллз вздохнул и отряхнул свой синий бушлат.

— Так уж человек устроен: когда хочет что-то скрыть, наоборот подчеркивает это, придумывая всякие украшения. Вряд ли вы вообще заметили бы стеклянный глаз Гидеона, если бы бедолага не привлекал к нему внимание этим дурацким моноклем.

Должен сказать, что никогда не замечал у Гидеона ничего похожего на стеснительность, поэтому был несколько удивлен.

— Да Гидеону нипочем хоть два стеклянных глаза и деревянные протезы вместо ног, — воскликнул я. — Он прорубается сквозь жизнь, как воин десятого века.

Миллз сбежал со скалы и стал собирать цветы.

— Вы когда-нибудь слышали, какое определение Гидеон дал англичанам? — спросил он. — Ему самому оно подходит идеально. Англичанином называется мягкотелое существо с жестким роговым панцирем, из-под которого наружу выступают два чувствительных усика (юмор и предубеждение), с помощью которых он исследует окружающий мир.

Спуск на плоскую и скучную равнину и поездка до Каттавии прошли без особых событий. Гидеон обнаружил в машине экземпляр Аббата Котлета, принадлежащий Хойлу, и развлекал нас цитатами, с чрезмерной старательностью выговаривая французские слова:

— Apres Lindos, Cattavia, — paysage plus riant[68].

На самом деле «riant» он не стал — просто за выветренной горой, через которую мы перебрались, теперь началась полоса аллювиальных пустошей, почти не возделанных. Примерно через час мы добрались до невыразительного, сглаженного, бесформенного побережья с несколькими деревнями, крепко спящими в своих блохастых закутках. Здесь солнечный свет был одуряющим.

Ближе к Линдосу, однако, все внезапно изменилось: земля вздыбилась корявыми, рублеными скалами — побережье, от которого словно кто-то отгрыз огромные куски многоликой породы, тускло блестевшей от слюды и пронизанной цветными полосами железа и базальта. Казалось, штормовые волны внезапно отвердели и обернулись этими хмурыми мысами и плотными цветными камнями. Море билось о песок длинного пляжа, и повсюду ржавая проволока и череп и кости с надписью «Achtung Minen» говорили с нами по-прусски. На востоке коленопреклоненные крохотные фигурки, сбившись в длинную цепь вдоль грохочущего побережья, словно творили какой-то таинственный ритуал. Они разминировали берег. Даже на таком огромном расстоянии было видно, с какой напряженной сосредоточенностью они корчились, стоя на коленях возле шумящего моря, шаря в песке нервными пальцами. Потом мы увидели с поворота прибрежной дороги островок, на который вынесло леди Эстер Стэнхоуп. Сегодня на картах он называется — печенье»[69].