Размышления о Венере Морской

Мы пошли по узким неосвещенным улицам, пару раз заблудились, потом наткнулись на ворота Святого Павла и пробрались сквозь их темный силуэт в двадцатый век. В новом городе горело несколько разрозненных огней, но уличное освещение еще не восстановили, и мы шли в глубокой безмятежной тьме, пока в вечернем небе проявлялись первые звезды. Тогда-то, помню, мы и наткнулись на сад, окружающий мечеть Мурада Рейса[11], — сад, в глубине которого я потом обнаружил виллу Клеобула; тут мы посидели немного над турецкими надгробными камнями, покурили и насладились темнотой, которая уже (весна была в разгаре) обрела почти осязаемую мягкость, шелковистость старого пергамента. И здесь, как я понимаю, мы были очень близки по духу старине Хойлу — ведь именно он со временем стал предпочитать этот сад всем прочим, лежал в усыпанной звездами бликов траве, куря свои сигары или подремывая долгими золотыми вечерами в шезлонге. Хойл еще не появлялся, хотя самое время его представить, потому что в обманчивой перспективе памяти мне видится, что мы каким-то образом уже встретились с ним. Правда, Гидеон знал его много лет назад; они были примерно ровесниками. Но на самом деле прибытие Хойла на Родос отстоит от той первой недели знакомства с этим островом примерно на месяц. Он служил на Родосе британским консулом и скоро должен был возвратиться. Кроме печатного оборудования, препорученного мне администрацией, было еще кое-какое имущество, принадлежавшее последнему консулу: грязные столы из консульства, шифровальные журналы, какие-то старые жестяные ящики. Они были аккуратно сложены в подвале, где хранились захваченные нами типографские шрифты, и постоянно всем мешали. Мы вечно набивали о них синяки и потому завели при вычку злобно лягать ящики, если приходилось работать именно в том подвале, и Хойл невольно стал казаться нам личностью столь же назойливой и всем мешающей, как его пожитки сотрудникам газеты. Поэтому я с таким облегчением узнал однажды утром, что он приехал и как раз осматривает свое сгруженное в подвал имущество. Я торопился представиться ему, и наша встреча произошла в весьма неформальной обстановке, к чему он, видимо, совершенно не был готов, как и я. Он стоял в подвале, лишь отчасти облаченный в свою консульскую форму и парадную фуражку, и, брезгливо щурясь, смотрел в допотопный телескоп — с обратной стороны. На полу валялись — по щиколотку — самые невероятные вещи, как консульские, так и его личные. Помню связку сигнальных флагов, бесчисленные карточки с шифровальными ключами, тома свидетельств о рождении, цилиндр, птичью клетку, не надетые еще детали формы консула, детективы, секстант, кинопроектор, несколько теннисных ракеток и бог знает что еще. Хойл поразительно походил на испуганного щенка. Он опустил телескоп и застенчиво снял фуражку «Непостижимо, — сказал он, — сколько хлама способен накопить человек». Я поддакнул ему Мы с некоторым смущением представились друг другу. Я еле сдерживал смех, а Хойл, казалось, был изрядно сконфужен. Он подобрал рапиру и принялся делать праздные выпады в воздух, пока мы разговаривали.