Размышления о Венере Морской

Наш сержант с укором посмотрел ему в затылок. Это был крестьянин с севера, с длинным, скорбным, песочного цвета лицом и впалыми щеками. Волосы у него росли, как у мастифа, и были зачесаны на бледный лоб, образуя подобие челки. Загрубевшие большие пальцы он держал строго по швам, плечи — прямо. Видно было, что он считает нас невероятными умниками.

В конце концов, в одном из подвалов мы обнаружили интересовавшие меня типографские машины. Среди паров свинца и лязга линотипов под присмотром бдительного молодого летчика здесь печатали ежедневные листки новостей. Я как мог кратко изложил свое дело, поболтал с наборщиками, пытаясь определить, насколько они профессиональны, и нацарапал в блокноте несколько пометок. Я с облегчением узнал, что прессы перевезут туда, где они находились до войны; их нынешнее пребывание в этом мрачном склепе было мерой предосторожности на случай бомбежки. Читать гранки и делать набор в этом полумраке было тяжко и изнурительно, как художественная штопка.

Потом мы втроем спустились с холма в старый город, хотелось выпить вина. Попетляв и поплутав по средневековым кварталам, мы, наконец, обнаружили маленькую таверну «Елена Троянская», где нам подали по стакану скверного кьянти с явственным привкусом парафина. Отвратительное пойло; тем не менее в нем, видимо, были и нужные ингредиенты, поскольку в углу таверны тихо танцевали два очень пьяных грека в солдатской форме, они двигались в такт монотонным завываниям кларнета, на котором играл полусонный старик в грязном тюрбане, развалившийся на куче сваленных в углу коробок.

Нам пора было разбегаться по своим делам, но именно здесь, в «Елене Троянской», мы снова встретились на закате. Это был один из тех фантастических родосских закатов, которыми еще в средние века так восхищались путешественники, плававшие по Эгейскому морю. Вся улица Рыцарей воспламенилась. Дома начали словно бы загибаться по краям, как горящая бумага, и по мере того как солнце скользило к темному холму, высившемуся над нами, розовые и желтые тона сгущались, они перебегали от угла к углу, с фасада на фасад, и в какой-то миг темнеющие минареты мечети зажглись голубым сиянием, это было похоже на свет, которым отливает свежая копирка. Темные тени беженцев, уже не воспринимающих привычную красоту, сновали у разбомбленных домов, перекликались пронзительными голосами, зажигали лампы, выставляли свою потрепанную мебель на продажу, громко торгуясь. Гидеон поднял стакан с розовым вином к алому небесному свету, будто хотел поймать в него последние лучи солнца.

— Где еще, — сказал он, — Гомер смог бы найти прилагательное «розовоперстая», если бы не видел закат на Родосе? Смотрите!

И в самом деле, при этом волшебном свете его пальцы, просвечивавшие сквозь вино, казались коралловорозовыми на фоне пылающего неба.

— Теперь я уверен, Гомер родился на Родосе, — серьезно добавил он.

Я видел, что он слегка опьянел. Он жестом велел мне сесть и тоже взять стакан, и какое-то время мы изучали свои пальцы сквозь наполненные стаканы, а потом торжественно выпили за Гомера. («Не за тебя, дурачок», — сказал он псу.) Несколько секунд вся улица переливалась неземным светом — как в театральной сказке, — а потом с холма спустилась темнота. «Цветной витраж, разрушенный гранатой».