Его образ менялся прямо на глазах. Этих перемен было и после предостаточно, но не таких радикальных, как первая: обыкновенный солдафон превратился вдруг в культурного и довольно начитанного человека. Правда, в картине не хватало одной существенной детали. Но наше дальнейшее знакомство предоставило мне и ее: я и вообразить не мог, какой это пройдоха. Меня заворожила его благожелательность и эта учтивая мягкость. Я едва не поддался соблазну скорбно покачать головой, сожалея о наивности этого чудака, воображавшего, что выпросит себе работу за какие-то считанные дни. Как я ошибался! Я понял это месяц спустя, когда
Как бы то ни было, в то утро мы совершили первый поход в город Родос, Гидеон ради «еп pelerinage»[7], как он выразился, а я очень даже по делу — поскольку мне надлежало отыскать типографию, которой предстояло стать большей частью моего армейского наследства. По слухам, линотипы были спрятаны где-то в замке, и соответственно, мы отправились вдоль искрящегося у береговой кромки моря в сторону улицы Рыцарей. Гидеон отпускал комментарии по поводу всего и вся, издавая радостные вопли при каждом новом пейзаже и звуке.
На некритичный взгляд приезжего, город в то утро выглядел прелестно, несмотря на адские разрушения, нанесенные войной — а их было немало. Вот несколько строк из неотправленного письма, завалявшегося в старом бюваре, — они передают тогдашнее настроение, картину Родоса, каким я его увидел: «Здесь все еще абсолютный хаос. Эспланада вдоль Мандраччо (до-гречески: Мандраки), старой гавани, обросла дотами и длинными рядами железных заграждений, индийские пехотинцы с важным видом освобождают их от колючей проволоки. Плененные немцы, все еще бледные от недоедания, одетые, в основном, в шорты и пилотки, засыпают воронки от бомб в асфальте. У нас на руках их тысячи. Над Монте-Смит висят клубы фиолетового дыма, ежеутреннее приношение богам какого-то саперного расчета — взорванные вражеские мины. Осмотреть средневековый город пока не успел — нет времени, но из гавани его закопченные правительственные офисы и покалеченные скульптуры выглядят удручающе: старый, окруженный стенами город похож на свадебный торт с потрескавшейся и полуоб-летевшей глазурью. Заброшенная рыночная площадь. Пустая мечеть. Несколько гражданских с очень бледными лицами шарят по мусорным бакам в поисках еды. Большая часть населения бежала на острова Сими и Касос. На улицах — никого, кроме военных и пленных».
Менее эмоциональными, но фактически подтверждающими первое впечатление от острова, который так мне потом полюбится, были выдержки из рапорта, который наверняка все еще гниет в Каире, в архивах. «Положение в столице пока критическое. Большая часть населения бежала, оставив разбитые здания и разграбленный рынок. Те, кто остался, страдают от постоянного голода. Много пациентов с истощением — привозят по шестьдесят человек в день. Все городские службы бездействуют; автобусные маршруты были закрыты по распоряжению немцев, почта заброшена, и только листовки с новостями, выпускаемые на двух языках службой военной пропаганды, поддерживают вялую местную сеть коммуникаций. Тем не менее инженеры почти закончили работу, и вполне вероятно, что электростанция на этой неделе снова заработает. Остров начинен минами, которые ждут саперов…»