Разнести повсюду весть (ЛП)

Да. У тебя произошла авария, так что пойдём приведём тебя в порядок. Хорошо? Потом можем посмотреть телевизор или ещё что-нибудь. Для тебя этот день был долгим. Ты, должно быть, устал. Мы можем полежать и посмотреть телевизор. Тебе бы этого хотелось?

Страшно.

Не бойся, малыш Т. Я здесь, и я тебе помогу. Обещаю.

Правда?

Да.

Ты… не больно?

Сделать тебе больно? Нет. Никогда.

Ты… хороший? Хороший… мне?

Да. Я хочу тебе помочь. Я не позволю никому причинить тебе боль. Ты теперь мой друг, а друзья не позволяют причинять боль своим друзьям.

Ты… не такой… не…

Я не был уверен, что он подразумевал под этим.

Идём, малыш Т., — сказал я, вставая и протягивая руку.

Он посмотрел на мою руку, сжал губы.

Я снова жестом попросил его идти за мной.

Он не шёл.

Страшно, мистер. Страшно!

По его щекам потекли слёзы. Казалось, он только и мог сделать, что показать жестом “страшно”. Он выглядел совершенно перепуганным.

Я опустился на колени перед ним, посмотрел ему в глаза, вытирая свои собственные. Я ничего не сказал, просто смотрел на него, чтобы дать понять, что мы в этом деле вместе, что бы это ни было. Я не собирался его бросать.

Ты… плакать… почему? — прожестикулировал он.

Мне грустно, — ответил я.

Почему?

Я хочу, чтобы ты был счастлив, а ты не счастлив. Я хочу быть твоим другом. Я хочу тебе помочь, но ты напуган. Я тоже боюсь, малыш Т.

Почему?

Я не знаю.

Он смотрел на меня целую минуту, может, больше. Затем, очень медленно, очень осторожно, почти изящно, он протянул палец, чтобы стереть слезу с моей щеки, будто чтобы почувствовать её, посмотреть, что это такое. Он смотрел на меня, неодобрительно сжав губы.

Я медленно поднял руку, чтобы вытянуть палец и стереть несколько слезинок с его правой щеки. Затем я осторожно взял его руку в свою и пальцем нарисовал круг на его ладони, не глядя на него, пока делал это. Я нарисовал ещё один круг, очень легко, затем другой. Спустя некоторое время я поднял на него взгляд. Он с напряжением смотрел на меня. Я продолжал рисовать круги на его ладони и смотрел на него в ответ.

Не знаю, почему, но это, казалось, его успокаивало.

Я поднял указательный палец в жесте “обрати внимание”. Медленно я потянулся к его лбу и нарисовал круг там, затем убрал руку. Я приподнял брови.

Хорошо?

Он кивнул.

Я нарисовал ещё один круг на его лбу, глядя ему в глаза и улыбаясь.

Он вдруг взялся за мою руку, заставил меня перевернуть руку ладонью вверх и начал рисовать свои круги. Он делал это около двух минут, может, больше. Он не смотрел на меня, занятый этим вычерчиванием кругов, будто для него это был способ найти смысл в мире. Затем он начал исследовать мою руку, водя пальцем по моим пальцам, по линиям моей ладони, по ребру моего большого пальца, видимо, не замечая запаха какашек.

В конце концов, он поднял на меня глаза.

Он был уже полностью спокоен, очень серьёзен. Он нарисовал круг на моём лбу, затем на щеке. Затем провёл пальцем по моим губам, прежде чем погладить мою бороду.

Тебе лучше? — спросил я.

Он пожал плечами.

Я встал, протянул руку и кивнул на ванную.

Он взял меня за руку.

Я повёл его в ванную, включил воду в душе, чтобы Тони мог обмыться. Я немного нервничал, кладя его грязные вещи в полиэтиленовый пакет, который оставил Джексон. Конечно, одно дело было говорить о заботе о ребёнке с ВИЧ, но совершенно другое — на самом деле это делать. Большинство повседневных действий были совершенно безвредными, я знал.

И всё же.

Я заставил его стоять под тёплым душем больше, чем он должен был, но я хотел убедиться, что он вымыт как надо. Я видел, что рубец на его правом бедре особенно натянут, что он натягивает окружающую кожу. Ему было назначена ещё серия пересадок кожи, которые он будет получать периодически, пока растёт, чтобы остальная его кожа могла расти нормальным образом. Рубец был толстым и твёрдым, и телу Тони придётся обрастать его. Повреждений было так много, что я нахмурился.

Его гениталии были совершенно другой проблемой. Потребовалось бы продолжать пластические операции, чтобы придать ему такой нормальный внешний вид, который только был возможен при данных обстоятельствах. Но что-то говорило мне, что они никогда не будут нормальными, что никакое количество пластических операций не сможет исправить то, что по сути было полностью уничтожено.

Я видел фотографии рубца в его досье, но сейчас, глядя на это собственными глазами, я чувствовал, как что-то в моём сердце заклинило. У этого ребёнка будет длинная, длинная дорога, и она вовсе не будет легкой и безболезненной.

Тони увидел, что я смотрю на рубец, и отвернулся от меня, будто стыдясь. Его спина выглядела хуже, чем перед, рубец тянулся от плеч и вниз к коленям, всё это было тёмного, красного цвета, не гладким и мягким, какой должна быть детская кожа, а жёстким и грубым.

Я развернул его, чтобы он посмотрел на меня.

Больно? — спросил я.

Он очень медленно, очень серьёзно покачал головой.

Всё не так плохо, — сказал я, стараясь приободрить его.

Я протянул банное полотенце, помог ему вытереться.

После этого, одетый в пижаму, он лёг на кровать.

Устал, — прожестикулировал он.

Ложись спать.