Разношерстная... моя

– А почему нам? – зацепилась за его слова Твердислава.

В ее глазах промелькнула тень какой-то надежды. Впрочем, он знал: какой? Дождался, покуда челядинка не напоит государыню медовым отваром, и ответил:

– Я к твоей выходке непричастен. Это так. Стариков спасти пытался, рискуя башкой. И это верно. Таймирка мой у Яльки на особом счету. Туда ж до кучи. Ты права: кругом белый да славный против тебя злодейки.

Она тихо рассмеялась – добрый знак. Значит, отошла, отмякла. Нынче ее метания душевные трусливые и вовсе уж некстати. На ногах она должна стоять крепко, чем бы все не закончилось. Мысленная похвала старшѝны, что читалась в его взоре, еще боле подбодрила государыню.

– Выручишь? – прямо спросила она.

– А вот тут врать точно не стану: не знаю. Но расстараюсь. Как для себя расстараюсь.

– Говоришь так, будто не заслужила твоих милостей, – грустно усмехнулась Твердислава.

– Милостей не заслужила, – твердо заявил он. – А вот трудов моих вполне и по праву. Давай начистоту. Государь наш в года вошел, это верно. А вот в ум еще не запрыгнул. Балованное оно у нас – твое дитятко. Балованное да своенравное. И тут не одна твоя вина. Все мы руку приложили. Ну, да не о том речь. Что же до тебя, так умри ты лет через десяток, я бы не слишком опечалился. Уж за десяток-то лет Милослав заматереет. Тут уж сама жизнь за него постарается, сколь бы он не отбрыкивался. Да в молодечестве засидеться не старался.

Твердислава фыркнула, не сдержавшись, и задорно сверкнула на старшѝну темными глазками.

– Во-во! – вздохнул тот. – Ты вон у нас и сама до зрелости все никак не дотянешься.

– Ну, ладно, через десяток лет. А коли завтра? – подначила его государыня.

– А коль ты, матушка, завтра помрешь, так беда будет, – не принял ее веселости Хранивой. – Я вот тут озлился на тебя за твои выкрутасы. Да про себя попенял, дескать, затираешь ты Государя, воли ему не даешь. Видать оттого, что бездетен. Не прочувствовал до самых печенок: каково оно легко птенцов из гнезда выпихивать.

– А Таймир?

– А Таймир уже в яйце птенцом не был, – все-таки расслабился сердцем Хранивой. – Этот лешак сам себя растил. Я ж его тока пестовал. Ты давай, не уводи меня в сторону. Короче, признаю: неправ был. Милославу и впрямь рановато бразды в руки давать. Стало быть, и тебе рано помирать – нужна еще. И нужна без дураков. Во всей своей красе и силе. Потому-то и я всем сердцем желаю тебя защитить. Не для тебя, а для себя самого. Мне, знаешь ли, по душе жить при сильной власти и полном порядке в державе. Я за тот порядок и сам своей жизнью вложился, и племяша заложил со всеми потрохами. Так что защищать тебя стану до последнего. Как не крути, а мы с тобой повязаны. Вместе дела воротили, вместе и отвечать станем. Перед той же Ялькой.

Едва помянул оборотенку, государыня посмурнела. Вновь закаменела личиком – спряталась в скорлупку. А как же иначе, коли ее в той скорлупке птенцом в чужую сторону привезли. Да и бросили на произвол судьбы. Лишь в ней она и укрывалась от обидчиков. В нее и до смерти спасаться будет.

– Думаешь, не помилует? – спросила глухо, словно бы равнодушно.

– Скорей всего, – признал Хранивой безжалостно. – Но, тебе не впервой. Ты ведаешь, что драться нужно до последнего. Вот и будем драться.

– И что ж, ты станешь с ней воевать? Это ж, получается, против собственного племянника.

– Да нет. Не против. А вместе с собственным племяшом против нее. Таймир и жизнь для нее, считай, вещи равноценные. А он подрубать корни родной державе нипочем не станет. Так вот, и надеюсь я, что это ее окоротит. Ее месть не как человечья. Тут выбором верного решения и не пахнет. Ялькина месть нечто животное, чему она и сама противостоять не способна. А мы ее вынудим. И плечо подставим, чтоб девчонка не в одиночку сама с собой билась. Укрепим порожденье чужих богов. Глядишь, и человечности ей добавим.

– Ты ври, да не завирайся, – недоверчиво покачала головой Твердислава.

– А чего? У Бати же с Отрыжкой вышло. А мы с тобой чего, дурней что ли?

– Старики ее любили, – пригорюнилась государыня. – А мы…

– Таймир ее тоже любит. С первого же дня. С первого взгляда. Артачится тока лишку. Тож с собой воевать взялся. Ну, да это пройдет. А как пройдет, так его-то любовь Яльку и удержит. Если, конечно, ты у нас вновь выкаблучиваться не примешься!

– Не перегибай, – поморщилась приободрившаяся его посулами Твердислава. – Не такая уж я и дура.

– Верно, не дура! – оборвал ее Хранивой. – Чего-то размякли мы с тобой. Рассупонились не ко времени. Чего там у нас с твоими головорезами?

– Тайка! – приподнялась на подушках государыня.

– Здесь, матушка, – спокойно и твердо ответствовала верная челядинка.

И будь здесь сейчас Вран, обалдел бы тупорогий во всю ширь своего самомнения. Ибо лицо этой девки ничуть не напоминало потерянную рожицу той давешней, что он третировал в подземелье своим жестоким нахальством.

– Все ль готово?

– Готово, матушка, – в ее глазах блеснула холодная жестокая усмешка, но губы даже не дернулись.

Натасканная девка – понимает верное поведение. И безжалостная.

– А стол?